– Ничего, – усмехнулся немец. – Нам всегда это удавалось. А теперь, господин Храпов, слушайте и запоминайте. После приземления вы должны выйти с группой, как и планировалось, к городу Саратову. Место дислокации группы – прежнее. Ваше задание отменяется. Новое задание получите на месте. Ваша группа поступает в распоряжение другой группы, которая уже там. Вы полностью и беспрекословно подчиняетесь ее руководителю.
– Связь? – побледнев от злости, спросил Храпов.
– Запоминайте место встречи со связным, время и пароль…
Машина поднялась в воздух, когда уже смеркалось. Храпов сидел на жесткой дюралевой скамейке и смотрел в иллюминатор. Опять недоверие, опять игра «втемную», опять он – пешка в чужой игре. А ведь думалось, что он ведет свою собственную борьбу с большевизмом, за свою старую Родину, за свою Россию. И что в итоге? Он, как простой ефрейтор, отправляется на задание. Не ему решать, когда и что делать, он просто исполнитель чужой воли – тех же немцев, которые его ни во что не ставят.
Храпов прикрыл глаза. Гул двигателей, вибрация, передающаяся всему телу, не успокаивали, а, наоборот, навевали тревогу. И чтобы прогнать ее, Аркадий стал вспоминать. Имение на Орловщине, их дом в Санкт-Петербурге. Детство в Москве у тетушки Надежды Андреевны. Беззаботное далекое время: парки, фонтаны, прогулки, катание в коляске, зимой – на коньках и санках. Господи, как же давно это было: Невский, Фонтанка, Царицыно, Нескучный сад, Кремлевские стены и проезд государя императора. И он сам с няней, в матроске, стоит в толпе, кричит «ура» и подбрасывает вверх свою маленькую бескозырку.
А потом гимназия, Михайловское училище, первые золотые погоны офицера, гордость до слез и желание умереть за Родину, отдать всего себя без остатка. И отдавали! На полях Галиции, в крепости Осовец на реке Бобр, где погибла от газов вся батарея Храпова, где поднялись в контратаку отравленные, умирающие, но не сдавшиеся, не отступившие русские воины. И вечная память полковнику Константину Васильевичу Катаеву, который организовал огонь остатков артиллерии и трех рот резерва. Вечная память молодым офицерам, которым было всего по 21 году и которых Храпов знал лично – подпоручику Володе Котлинскому и подпоручику Владиславу Стржеминскому.
«Боже мой, что я делаю! – мысленно простонал Храпов. – Ведь я сейчас с теми, кто травил нас хлором, кто убивал нас там, к кому было столько ненависти, что, умирая, наши солдаты поднимались в штыки! Для достижения святой цели все средства хороши? Но будет ли оставаться цель святой после этого? Кого я больше ненавижу? Немцев или большевиков?»
В самолете стало холодно. Значит, он идет на большой высоте. Храпов снова посмотрел в иллюминатор. Чернота ночи. Хотя нет, вон вспышки, вон огненное зарево на горизонте. И здесь мелькание огней. Линия фронта? Возможно. Скоро встреча с бомбардировщиками, а там через несколько сотен километров – сброс. Возвращение на Родину! Как ночной тать с кистенем! Пусть так… Отмолю все грехи, а если не отмолю, то гореть мне в адском пламени без покаяния, но я совершу то, что должен. Против тех, кто отобрал у меня Родину, кто уничтожил лучших людей. Отомщу за расстрелянного государя».
Ночь казалась бесконечной, как бесконечным казался и сам полет. Когда впереди небо стали рвать огненные вспышки, Храпов подобрался, сжался, как пружина. Посмотрев на часы со светящимися стрелками, он с удовлетворением отметил, что все проходит по запланированному графику. И выход к цели группы бомбардировщиков произошел точно в срок. Значит, через десять минут прыгать.
– Группа, приготовиться! – прокричал штабс-капитан, срывая голос. – Проверить парашюты, личное снаряжение. Повторяю порядок выброски…
Время перестало тянуться, как тягучая пастила. Оно вдруг понеслось с удесятеренной скоростью. Казалось, что и разрывы зенитных снарядов превратились уже в одно сплошное зарево, и скорость самолета увеличилась настолько, что он слышит свист рассекаемого крыльями воздуха. Но когда открылась дверь пилотской кабины и появился штурман, все снова встало на свои места, кроме сердца, бьющегося где-то в подреберье.
– Прыгать! – крикнул немец и показал палец. – Одна минута!
– Пристегнуть контейнеры, – приказал Храпов и поднялся на ноги.
Через минуту непроглядная ночь поглотила транспортный «Ю-52», ушедший в сторону от армады бомбардировщиков. Распахнулась хищная пасть люка, ударило в лицо ледяным могильным холодом.
– Пошел! – крикнул Храпов и слегка ударил по плечу Агафонова. Тот кивнул и обреченно шагнул в черную бездну…
Борис Коган видел много мостов и других стратегических объектов в прифронтовой зоне. Там все выглядело иначе. Надолбы или сварные противотанковые ежи. Как правило, несколько рядов колючей проволоки или сплошное двухметровое проволочное ограждение. Обязательные коридоры для патрулирования, огневые точки: чаще пулеметные, но иногда и артиллерийские ДОТы. И, конечно же, зенитные установки.
Но здесь, на саратовском железнодорожном мосту, все выглядело иначе. Как будто не было войны. Да, был и ряд колючей проволоки, и боец из полка НКВД топтался с винтовкой неподалеку, но в воздухе все равно висела какая-то безмятежность. Безмятежность ли?
Коган посмотрел на Волгу, там виднелись рассредоточенные катера Волжской флотилии. А вон и дымоустановщики. Куда это они двинулись? А, ветер изменился, и катера пошли на другие позиции, чтобы в случае налета вражеской авиации накрыть мост и прилегающую акваторию плотным дымовым одеялом. И зенитные установки на месте – и на берегу возле Увека, и на бронекатерах. Нет, безмятежностью тут не пахнет. Скорее всего, деловое спокойствие людей, которые делают привычное, хотя и смертельно сложное дело. И уже не первый месяц.
Но роль требовала соответствующего поведения, и сейчас Борис старательно изображал представителя инженерного управления путей сообщения. Охрана моста – это дело военных и НКВД, а вот техническое состояние – это особая статья.