Грузный мужчина в кителе, на котором пуговицы были пришиты нитками разного цвета, испуганно посмотрел в удостоверение Маринина и замялся, не зная, что сказать. Пришлось прийти на помощь.
– Где мы можем поговорить? – спросил Шелестов. – Так, чтобы нам не мешали.
– Ну… у меня в кабинете, только там целый день проходной двор. Работа такая. Участок у нас небольшой, но оборудование старое, подвижной состав тоже, а работать надо. Вот и выкручиваемся, как можем. Ребята у меня – золотые руки: из металлолома могут собрать любой механизм, да так, что лучше нового работать будет. А уж починить что…
– Хорошо, тогда пошли к нам в машину. Там поговорим.
Шелестов даже не понял, что произошло. За все время после освобождения из-под стражи Платовым его самого и его товарищей, он отвык от напряжения, в котором часто бывают люди, когда сотрудники НКВД приглашают их сесть в машину. Это всегда означает арест.
Начальник участка побледнел.
– Нам нужна ваша помощь, – строго сказал Шелестов. – Мы просим вас помочь нам!
После этих слов железнодорожника немного отпустило. Он закивал, даже попытался улыбнуться, но вовремя понял, что улыбка в таком серьезном разговоре неуместна, и поспешил с оперативниками к машине.
– Вам знаком кто-то из этих людей? – спросил Шелестов, передавая в руки железнодорожника фотографии.
– Нет, я никого здесь не знаю, – замотал тот головой, глядя на рисунки. – Нет, не знаю. Не видел. Нет.
Максим специально фотографию железнодорожника положил последней. Когда начальник участка дошел до нее, сразу замер и удивленно посмотрел сначала на Шелестова, потом на Маринина. Смятение и сомнение промелькнули на лице этого человека. Он узнал лицо на фотографии, никаких сомнений.
– Кто он? – резко спросил Маринин.
– Это… кочегар… я так и знал, что нельзя делать доброе дело…
– Кочегар? – не поверил своим ушам Шелестов. – Ну-ка, рассказывайте! Что за кочегар, откуда вы его знаете, что вы там говорили про добрые дела, которые нельзя делать? Мы слушаем!
– Это… Это Петя Климов, – сбивчиво начал рассказывать начальник участка. – Он прибыл с эвакуированными из Смоленска. Документы у него сгорели во время бомбежки. Ну, обгорели сильно. А он железнодорожник. Я приютил его в котельной, так он мне отрегулировал горелку, помог Михалычу с аварийным дизелем. Работящий он мужик, много чего умеет. Я, конечно, мог бы его и машинистом посадить, но не имею права без документов. Человеку ведь жить как-то надо, он семьи лишился. Я похлопотал, характеристику написал ему. А что случилось? Что с ним?
– Мы не знаем, – поспешно ответил Шелестов. – Надо все выяснить как следует, чтобы напраслину на человека не возводить. Вы понимаете, что нельзя решать просто так, по настроению. А может, он герой и его к награде представлять надо. Значит так, ни слова о нашем визите. Никому, тем более – Климову. В каком отделении милиции ему паспорт меняли?
Когда они отъехали к лесу, Маринин сказал:
– Найдем его документы, посмотрим, что от них осталось. Они хранятся в паспортной службе. Запрос я через начальство сделаю быстро. Посмотрим, что о нем есть в Смоленской области. А может, он и в других архивах числится.
Буторин и Коган вместе с несколькими оперативниками подошли с разных сторон к забору базы Потребкооперации. В окнах одного из зданий горел свет. Замка на воротах не было, похоже, их закрыли на внутреннюю задвижку. Буторин махнул рукой, отдавая команду, несколько молодых людей быстро и почти беззвучно перемахнули через забор. Когда Буторин с Коганом вошли во двор, оперативники уже осматривали строения – большой склад под шиферной крышей и приземистое здание конторы под кровельным железом и с решетками на окнах. Внутри кто-то был, но за задвинутыми цветастыми занавесками не разглядеть. Только из форточки тянуло куревом и слышались бубнящие голоса.
За дверью послышались шаги, Буторин велел всем ждать. Когда дверь открылась и свет из коридора осветил ступени, оперативники увидели двоих мужчин. Мордатого узнали сразу – это тот самый Синельников, который вместе со Знахарем приходил к Горбуновой домой. И которого она потом видела у директора своего сельпо. Второй мужчина держал в руках объемистый пакет из оберточной бумаги, туго перетянутый бечевкой.