– Меня зовут Борис Михайлович. Вы знаете много специфических словечек. Я догадываюсь, что вы их не в книжке вычитали, а почерпнули из той среды, в которой они в обиходе. И не надо на меня сердиться. Лично я ни в чем перед вами не виноват. Вы вот сказали, что отвечаете за своих детей. А знаете, за скольких человек отвечаю я по роду своей деятельности? Скольких человек мне приходится спасать от врагов и диверсантов? А солдат на фронте? Знаете, сколько человек он спасает, убивая немца, подрывая дот, сжигая вражеский танк?
– А вы-то что не на фронте, а в тылу жируете? – огрызнулась Горбунова.
– За последние три дня меня пытались убить дважды, – улыбнулся Коган. – И это не на фронте и не немецкие солдаты. Жировать мне некогда. Да и не обедал я еще сегодня. Давайте к делу, гражданка Горбунова. Вас задержали сотрудники уголовного розыска. Вы обвиняетесь в хранении и сбыте краденых вещей. О том, что они краденые, вы знали, и доказать это не составит труда. Как не составит труда доказать и ваш уголовно наказуемый промысел. Вас должны были бы привезти в милицию, допросить, предъявить обвинение, изъять вещи и золотые украшения, а потом передать дело в суд. Детей ваших, в случае вашего осуждения, я думаю, лет на восемь-десять, отдадут в интернат. Но есть и другой вариант развития событий. Нам нужна ваша помощь. Поможете нам – мы поможем вам. Кстати, где ваши девочки сейчас?
– У соседки. Когда меня увозили, Мария взяла их на время к себе.
Коган не случайно перешел к разговору о детях. Он хотел напомнить Горбуновой, что она в ответе за них и думать ей придется серьезно, когда она станет решать, помогать или не помогать следствию.
– Хорошо. Я сейчас вам расскажу о детях, Алла Геннадьевна. Есть на краю Саратова поселок, в котором живут рыбаки. Бедно живут, а мальчишки из этих семей стараются помогать родителям прокормить семью. Мальчишки из кожи вон лезут, чтобы заработать лишнюю копейку на хлеб. Война, всем тяжело, всей стране, понимаете! И знаете, что они придумали? Они во время бомбежек запоминают, куда упали неразорвавшиеся бомбы. Не так много самолетов долетает до Волги. Мальчишки находят эти бомбы, инвалид-фронтовик, который совсем спился, помогает им доставать из бомб взрывчатку. И они ее продают. Нашелся человек, который надоумил их на это. Представился геологом, сказал: породу разрыхлять нечем, вся взрывчатка идет на фронт, а кирками много не добудешь. Вот и пошла торговля.
Горбунова недоуменно смотрела на следователя. В ее глазах он уловил сочувствие и страх за детей. Не надо быть военным человеком, чтобы понять, что неразорвавшаяся бомба может взорваться в любой момент. И что тогда останется от мальчишек?
– Вы понимаете, что никакие они были не геологи. Это люди, которые собирают взрывчатку для диверсий. Геологам, если надо, страна найдет и взрывчатку, и все необходимое для работы. Расскажите, что вы знаете о Знахаре!
– Леня Знахарь? – Казалось, женщина не удивилась. – Вот, значит, вас кто интересует. По нему, видать, не только уголовка скучает, но и НКВД.
– Да. Именно этот Леня Знахарь и был посредником по закупке у мальчишек взрывчатки. Чем он еще знаменит?
– Барыга он! – зло бросила Горбунова. – Торгует всем, что можно продать. Ничем не брезгует. Вы вот меня попрекаете, что я храню краденое. А я ведь никого и не спрашивала, откуда у вас блузки да кофточки, откуда юбки и чулки. Нет у меня времени на базар ходить, ко мне на дом ходят и покупают, что другие приносят. А я потом деньги отдаю, а меня благодарят. У меня девчонки болеют все время, слабенькие они. Что я? Я так, мелочь, пыль под ногами. Я слышала, как Знахарь торговался. На что спрос есть, то он и достает, тем и приторговывает. У него все кругом прихвачено. Не было соли в магазинах, так он солью торговал. Спички пропали, он тут как тут. Даже керосин доставал, если кому надо!
– Часто он к вам приходил?
– Нет, редко. Да и то, если у него важный покупатель. Пошептаться чтобы, без свидетелей. У меня ведь одной во всем доме вход отдельный. Кто пришел, кто ушел – никто из соседей не видит. Он и денег мне одалживал, когда туго было. Но чаще я за ним бегала, просила мою долю отдать, потому что детей кормить нечем. Я же на инвалидности, мне тяжести поднимать нельзя, много ходить нельзя. Мне много чего нельзя, а я делаю. Вон, в сельпо местном полы мою по вечерам. Вот и все мои заработки.
– Скажите, а почему его Знахарем называют?
– Да вроде он фельдшером когда-то работал, да проворовался. То ли спирт, то ли лекарства какие-то продавал налево. За то и отсидел. О нем вообще мало кто чего знает.
– А где он живет, вы знаете? Или где часто бывает?
– Да откуда ж? – пожала плечами женщина. – Он, может, и не саратовский вовсе. То приедет, то исчезнет. Скажите, начальник… Борис Михайлович! А что со мной теперь будет? Рассказать я вам все рассказала. Только ведь больше ничего не знаю. Я – сошка мелкая, кто со мной откровенничать-то будет. Да и ходят ко мне не уголовники, не шпана какая, а так, мелкие перекупщики.
– Ничего с вами не будет, Алла Геннадьевна! Живите спокойно. Первое время, пока все уляжется, пока мы не накрыли это осиное гнездо, будем приглядывать за вами, чтобы чего не вышло, а то озлобится кто на вас за то, что здесь были. Хотя милиция все должна была сделать тихо, чтобы шуму не было, не узнал никто, что вас забирали.
– Да кому ж до меня дело-то есть! – махнула она рукой. – А Мария, так она соседка моя с детства, как родная. Она никому ничего не скажет.
– Ну и хорошо. А о ваших девочках я поговорю с главным врачом детского госпиталя…