При нашей любви, мы отвернули лица друг от друга и не говорили о жалости. Ковбои и лугареньос, преследователи и преследуемые скрылись с глаз, не оставив по себе и следа. На плоскогорье не было видно никого.
Мы пошли прочь от этого места и побрели по краю оврага. В нашем одиночестве мы держались его, как будто он был последним нашим другом.
Мы были точно единственная чета, высланная из царства мертвых, чтобы начать новый круг страданья на обезлюдевшей земле. Единственным звуком привета был сердитый рокот ключа, пробивающегося из почвы у наших ног, чтобы кинуться вниз по каменному склону.
Мы напились из него и умыли лица. И затем начали спускаться на дно лощины. Нам не было другого пути. Только пробравшись к заливу и следуя затем вверх по руслу маленькой речки, мы могли найти дорогу в гасиэнду.
Спуск был труден и крут. Но вот уже устье пещеры представилось недоступной черной норой на высоте девяноста футов над нашей головой.
Тогда, обойдя большую каменную глыбу, я увидел у себя под ногами тело Мануэля.
Я жестом остановил Серафиму.
Мне раньше не пришло в голову, что на дне лощины нам предстоит наткнуться на два трупа. Мне хотелось избавить мою спутницу от страшного зрелища, но отступление было невозможно. У нас не было ни сил, ни времени. Мануэль лежал на спине. Руки его были неестественно вывернуты. Ноги почти касались воды.
Но, зайдя с другой стороны глыбы, Серафина сама окликнула меня, — и я не мог ей ответить, так я был потрясен при виде дрожания его медленно открывающихся век.
Он был еще жив. Он глядел на меня. Но невозможно было сказать, видит ли он что-нибудь. Одно было для меня ясно: он преграждал нам дорогу остатками своей жизни. А когда он вдруг заговорил, у меня замерло сердце.
— И вы, — сказал он, — смотрите. Я живой был низвергнут в этот ад неким призраком. Ничто другое не могло сломить величия моего духа.
Красная рубаха была разодрана у ворота. Грудь тяжело вздымалась. Он стонал от боли.
Моей единственной реальной надеждой было то, что ковбои, прогнав лугареньос, устроят привал у реки, чтобы самим отдохнуть и дать отдых лошадям. Вот почему я немилосердно торопил Серафину во время спуска. Не признаваясь ей, я был, однако, убежден, что без посторонней помощи, — даже если бы мы знали дорогу, — нам не достичь гасиэнды. Но могли ли мы пройти мимо Мануэля, пока он не умер?
— Он призывает смерть, — прошептала Серафина.
Дорог был каждый момент до захода солнца, если мы хотели спасти нашу свободу, счастье, жизнь; но мы, как вкопанные, стояли перед умирающим. Точно он нас поймал на злейшую военную хитрость.
Глаза его были широко раскрыты. Он нас как будто узнавал. Но в то же время мы были для него каким-то адским наваждением.
— Ты явилась с неба, — бредил он, выкатив глаза на Серафину. — Вдохновенной песней я поднимался до ангелов небесных, но я захотел называться демоном на земле. Мануэль Эль-Демонио. А теперь я ввергнут живой… все равно. Я сохранил величие. Урони каплю росы на мои губы.
Зубы его заскрипели.
— Блаженные ничего не ведают о холоде и жажде. Каплю росы — как на земле ты бросала милостыню нищим.
С женской стойкостью перед бездной человеческого страдания она села возле него на камень, оторвала полосу от подола, обмакнула ее в ключевой воде и подняла над губами умирающего, которые с жадностью впивали стекающие капли. Стены скал смотрели неумолимо, но ручей торопливо мчался прочь, точно от проклятого места.
ebooksa