— Я не о том… но…
Он запнулся и, совершенно уничтоженный, отирал потный лоб.
— Понимаете ли, моя жена… Ей вздумалось поехать со мною в первый раз. Да… А вы тут вдвоем в лодке, в открытом море, ночью… Она не привыкла к таким вещам.
Мы, кажется, одинаково растерянно смотрели друг на друга. Наконец я сказал:
— Так что же нам, по-вашему, делать? Сесть обратно в лодку, что ли?
Он обиделся.
— Подождите, подцепит и вас какая-нибудь добрая женщина.
Я не узнавал бесшабашного Вильямса с "Лиона". Неужто его жена — такое пугало? "Добрая женщина", — настаивал Вильямс. Я повернулся к Себрайту.
— Племянница хозяина, — шепнул он мне на ухо. — Старше капитана. Вышла за него по любви. Очень ревнива.
А дверь каюты опять растворилась и уже виденная мною женщина появилась на пороге.
— Что же делать, Оуэн? — спросила она с безжалостной чистотой во взгляде.
— Сударыня, — холодно сказал я, — взываю к вашему женскому состраданию.
— Сострадание часто является ловушкой лукавого, — невозмутимо возразила дама.
— Сеньорита, я знал вас маленькой, — взывал Мануэль, — ваш отец подавал мне милостыню. Сеньорита, неужели вы позволите убить человека, котор…
— Это все сети дьявола…
— Она явилась сюда от свежей могилы своего отца. Я — ее единственный защитник.
Сердце мое горело бешенством, но на душе было спокойно, потому что на время Серафина была в безопасности. Женщина на пороге охраняла рубку корабля от беззаконного блуда романтики.
— Что же делать, Оуэн? — повторила она свой вопрос, на этот раз менее решительно.
— Можно бы потопить их обоих вместе, — вмешался Себрайт, — но, конечно, миссис Вильямс, это выйдет не совсем прилично. Засуньте их в мешки каждого порознь, и благопристойно потопите кабальеро с одного борта, а сеньориту с другого…
— Вы меня не совратите вашим безбожным легкомыслием, Себрайт.