Смертельный рейс

– Не думаю, – вздохнул Гончаренко. – Наши пилоты всегда борются до последнего. Они знают, что эти самолеты нужны фронту как воздух.

– И хорошие летчики нам тоже нужны. Разве их жизни не важнее самолетов? – Коган заложил руки за спину и, набычившись, принялся мерить шагами кабинет начальника Особого отдела. – Я просто не понимаю, как у вас все здесь устроено. Как можно устанавливать такую сомнительную шкалу важности?

– Ни мы, ни я – никто, кроме самих летчиков, этой шкалы не устанавливал. Им даже не приказывают умирать, спасая машины. Их заставляет чувство дога, совесть. Ведь большинство летчиков дивизии коммунисты и комсомольцы.

– А искать? Выслать поисковую партию? – Коган стиснул зубы, понимая, что сморозил глупость.

– Где? – коротко спросил Гончаренко и замолчал. Он подошел к карте и положил на нее свою широченную ладонь. – Моя ладонь сейчас накрыла участок тайги площадью в сорок тысяч квадратных километров. Сплошная тайга, горы. Там мизерной площадки нет для посадки. Но и этот участок – лишь наши предположения. На его восточной границе группа потеряла визуальный контакт с этими двумя самолетами. Теплый фронт, болтанка, дождь и низкая облачность. Если они сбились с курса, то могли уйти от линии маршрута севернее или южнее градусов на десять или двадцать. Это разумный минимум. И вот в этом районе могли упасть. А в реальности отклонение могло быть еще больше. Мы всю дивизию должны поднять, десятки самолетов пустить на поиски, и все равно не закроем этот район. Не рассмотреть из самолета обломков или купола парашюта.

Коган смотрел в глаза особисту, постепенно понимая, что все здесь уже передумано не один раз. И не ему с его московскими требованиями судить, правильно это или нет. Холодок пробежал по спине Бориса.

– И летчики с самого начала знают, что, случись чепэ, они обречены?

– Да, как и в морской авиации, – кивнул Гончаренко. – Специфика летной службы.

– Хорошо. – Коган едва сдерживал злость на самого себя. – Но у вас есть хотя бы уверенность, что это несчастный случай, а не злой умысел? Не диверсия?

– Пока точной уверенности нет, но мои ребята работают. На последнем аэродроме, где садилась авиагруппа, проводится проверка, уточняется соблюдение регламента. А почему вы уже в который раз, Борис Михайлович, говорите о возможной диверсии? В дивизии люди проверенные, умелые, здесь нет посторонних. Перегоночные дивизии подбирались буквально по человеку. Предателей у нас нет.

– Не спешите с выводам, Федор Силантьевич, – ответил Коган. – Не хочу ни на кого наводить напраслину, но работа у нас с вами такая, что надо все и всех проверять и перепроверять. И это не потому, что я такой подозрительный! Говорю только вам одному и прошу эти сведения не разглашать даже среди ваших сотрудников и сотрудников линейных подразделений НКВД. Германская разведка, используя своих выкормышей из различных антисоветских организаций за границей, усиленно ищет подходы к маршруту Алсиба. Цель, я думаю, вам ясна: сорвать или нанести максимальный ущерб поставкам авиационной техники через Аляску. Такова реальность на сегодняшний день. Поэтому я здесь. Итак, сколько было аварий на маршруте за последние две недели?

Удар о дерево был таким сильным, что Алексей подумал о сломанных ребрах. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. По виску текла струйка. Ясно, что это кровь: липкая, теплая, противная. Протянуть руку и пощупать голову в том месте он не мог. Вцепившись в стропы парашюта, летчик пытался погасить раскачивание. А заодно и осмотреться. Куда он приземлился, что там под деревьями? Не хотелось думать, что спасение из падающего самолета вовсе не означает спасение жизни. Выжить в глухой тайге за сотни километров от ближайшего жилья просто невозможно.

– А это мы еще посмотрим! – прошептал летчик и принялся, обдирая до крови пальцы, расстегивать замки парашюта.

Через пару минут мучений и скрежетания зубами от боли в боку он все же расстегнул замки и полетел вниз. Приземлиться удалось на ноги, согнув их в коленях и спружинив при падении, как учили, но от боли в боку в глазах потемнело, и Алексей повалился на землю, почти потеряв сознание.

Полежав немного, он осторожно ощупал бок. Так и есть. Пропоров край куртки, в тело вонзился сучок. Скрипя зубами, Алексей выдернул обломок и осмотрел рану. Кажется, не очень глубоко. А ведь могло бы достать и до внутренних органов. Тогда крышка! А может, и так крышка? «Нет. – Летчик гнал от себя мрачные мысли. – Мы еще поборемся».

Складным ножом он отрезал от свисающего парашютного полотна длинную полосу. Пришлось раздеваться, чтобы плотно обмотать нижнюю часть грудной клетки. Под повязку он положил небольшой кусок белого мха, зная его целебные свойства как антисептика. С повязкой стало немного легче.

Развернув на коленях карту, Алексей тяжело вздохнул. До ближайшего аэродрома под Якутском было километров сто. Точнее сказать летчик не решался, потому что не мог определить своего места. Он потерял ориентиры во время налетевшей непогоды. Насколько самолет отклонился от курса, можно было только предполагать. И общее направление сейчас он мог себе определить тоже приблизительно.

– Ну сидеть и подыхать тут я не согласен! – громко сказал Алексей, заправляя карту в планшет. – Сто километров? Так это три дня пути, по тридцать километров в день. Правда, по ровной дороге и в здоровом теле. Ну пусть дольше, пусть неделю. Главное – идти!

Проверив свой ТТ, он сунул его не в кобуру на ремне под курткой, а за пазуху. Нож в кармане, бензиновая зажигалка – вот и все богатство. В самолете остался аварийный комплект с ракетницей, фляжкой, медикаментами и сухим пайком. Но где это все теперь? А если самолет взорвался при падении или сгорел, то ничего из полезных вещей все равно не уцелело.

Подобрав большой сук, чтобы на него можно было опираться, и примерно определив направление по солнцу, Алексей двинулся в путь. Болел бок, идти через таежный бурелом в определенном направлении было очень трудно. Уже через час, когда солнце скрылось за тучами, летчик понял, что он идет наугад, не придерживаясь точного направления.