Смертельный рейс

Букатов никогда не ужинал дома. Он уходил в свою комнату, окна которой выходили как раз на задний двор, и занимался бумагами. Интересно, какие документы он хранил дома? И документы ли это? Сосновский уже был готов проникнуть в дом и проверить, что за бумаги перебирает вечерами Букатов, какие и где он делает пометки, что он вообще пишет там до полуночи, а то и дольше.

Сегодня снова на столе Букатова появились листы бумаги. Ого, вот это новость! Откуда-то из-за печки Букатов достал завернутый в серую холстину сверток. Оказалось, что это картонная папка. Он сел снова за стол и раскрыл ее. Сосновский чертыхнулся и, стараясь ступать без шума, двинулся ближе к окну. «Что я делаю, – мысленно сказал себе Михаил. – Если он заметит, что за ним следят, рухнет вся разработка!» Но увидеть, что это за папка и куда он ее прячет, было крайне необходимо. Не исключено, что ознакомиться с содержимым все же придется тайком, когда Букатова не будет дома.

Следить за Аркадием Букатовым Сосновский начал после того, как получил подтверждение, что заместитель начальника управления комплектации и снабжения уничтожает докладные записки руководителей работ на местах и начальников аэродромов и подменяет их другими, составленными им самим. Часто он просто не дает хода таким запискам. Но есть случаи, когда Букатов использует психологические и административные рычаги. Люди боятся ему перечить, поддаются на откровенное запугивание, перестают требовать, когда Букатов их переубеждает, используя громкие и правильные слова. В результате работа стопорится, теряется темп, видимо, снижается качество. Да и комплектование происходит не в том объеме, в каком планировалось.

Сосновский пытался понять, почему Букатов так действует. Он враг? Саботажник? Или дурак? Если враг и делает так умышленно, с конкретной целью, то почему он не боится и действует откровенно и неприкрыто?

Ответ вскоре нашелся. Общая атмосфера аврала и поголовной личной ответственности действовала безотказно. Сроки и своевременные доклады, рапорты о проделанной работе, о массовом трудовом героизме. Вовремя, а то и раньше срока, принятые самолеты, перевыполнение плана под руководством родной коммунистической партии. Кто потом осмелится упрекнуть «победителя»? Кто рискнет обвинить человека, который выполнил точно в срок задание партии и лично товарища Сталина? Кто потом станет разбираться, что взлетная полоса просела, что ее размыло, что техникам приходится жить в землянках, а столовая для пилотов не работает? Это все теперь на совести начальников аэродромов, это теперь их забота – все доделать, исправить, восстановить, и чтобы не узнало начальство в Москве.

Сосновский подбирался к освещенному окну и прикидывал, на что бы ему встать, чтобы увидеть, что же разложено на столе Букатова. Удар по голове был таким сильным, что буквально разорвал черепную коробку. Из глаз брызнули слезы вместе с искрами, и мир сразу погрузился во тьму.

Это не была непроглядная черная мгла. Она шевелилась и колыхалась при каждом движении. Тошнотворная, мучительная. Она то светлела, то снова темнела. Михаил снова и снова проваливался в эту черноту, и ему казалось, что из-за боли в затылке он уже никогда не выплывет наружу, к солнцу. Потом в нос ударил едкий запах, а на голову обрушился целый водопад ледяной воды. Сосновский понял, что надо выплывать, или он утонет в этой черноте навсегда.

Он со стоном попробовал открыть глаза. Тяжелые веки сначала не слушались, но потом он увидел свет – неяркий, колеблющийся.

– Ну что, пришел он в себя? – раздался голос. – Не слишком ли ты приложился, Макар? Гляди, убьешь или идиотом сделаешь. Нам с того проку никакого, тебя же и заставлю яму копать.

– Да я не сильно, – отозвался насмешливый голос. – Но от души. Очухается, куда он денется. У чекистов черепушки крепкие. Туда только твердолобых берут. Ну ты, гнида!

Последние слова относились к Сосновскому. Он понял это сразу, потому что его схватили за ворот фуфайки и встряхнули так, что лязгнули зубы, он чуть не прикусил язык. Рывком его посадили на что-то жесткое, он стукнулся затылком о стену и только теперь стал различать окружающие предметы. Бревенчатые стены и потолок. Щели, плотно забитые мхом. Пол усыпан песком и застелен свежим лапником. Смолистый хвойный запах и сырость. Лавки и грубо сбитый дощатый стол посередине. Вдоль стен лежанки. «Это землянка, – понял Сосновский. – И сделана она недавно».

Попытавшись пошевелить связанными за спиной руками, Сосновский вдруг испугался, что не чувствует кистей рук. Затекли – сильно и давно связаны. Не отрубили же они их. Стараясь напрягать и расслаблять руки, он осмотрелся.

Слева сидел худощавый жилистый человек с тонкими чертами лица. Нервные, тонко поджатые губы и недобрый прищур. Этот человек здесь главный, понял Михаил. А вот этот меня ударил по голове. Справа сидел коренастый человек с бородкой и залысиной на всю переднюю часть черепа. Рот мягкий, безвольный, брезгливо вытянутый. Глаза насмешливые, с садистским прищуром. «Садист и есть, – подумал Сосновский. – Трус и садист».

Еще двое мужчин средних лет с небритыми усталыми лицами сидели на дальней лежанке. Один, расстелив на коленях тряпицу, чистил револьвер. Второй спичкой ковырял в зубах и равнодушно смотрел перед собой в пол.

– Какое у вас задание? – спросил главный, разглядывая Сосновского. – Четко и внятно, как на приеме у своего наркома! Слушаю.

– О каком задании вы спрашиваете? И кто вы такие? – отозвался Сосновский, пытаясь сэкономить немного времени, чтобы прийти в себя и понять, с кем он имеет дело.

Коренастый привстал с лавки, наклонился и коротко ударил Михаила в челюсть. От удара голова Сосновского качнулась назад, и он стукнулся затылком о стену. Голову снова разорвала резкая боль, Михаил непроизвольно застонал.

– Тише, Макар, тише, – осадил помощника старший. – Он еще ничего не сказал. Не перегни палку.

– Значит, правильно я его вычислил, – усмехнулся сквозь ослепляющую боль Сосновский. – Значит, он из ваших. Неосторожно работает господин Букатов. Я догадался, могут и другие догадаться. И тогда крышка и ему, и всей вашей группе.

Михаил умышленно произнес слово «группа». Сейчас главное – заинтересовать этих людей, особенно вот этого сухощавого. Он должен понять, что пленник не просто особист, не просто человек из Москвы. Этот человек много знает, много понимает – не дурак, иными словами. Он и свою вторую легенду им изложит, но не сразу. Если сразу начать оправдываться и доказывать, веры не будет.