Текли месяцы, но далеко не всегда удавалось узнать текущую дату. Пролетели октябрь и ноябрь, полз последний месяц 43-го года. Немцы отмечали Рождество, кричали здравицы фюреру, как будто он вершитель всего сущего, а не тот парень, прибитый гвоздями к кресту… Павел мысленно встретил Новый год, и снова потекли монотонные дни: работа, унижения и однообразная еда.
Любая, даже излечимая в мирное время болезнь становилась предвестницей смерти. Дело только в сроке – раньше или позже. Медицинскую помощь узникам не оказывали, проще было зарыть человека, а на его место поставить нового, благо людские резервы в Европе были неистощимы.
Шла зима 44-го года. На северо-западе Германии она ознаменовалась проливными дождями. Иногда падал мокрый снег, но быстро таял. Дули промозглые ветра. Заключенные мерзли, самостоятельно добывали дрова, на что охрана смотрела сквозь пальцы.
Остро хотелось знать, что происходит в родной стране. Разговоры узников только путали. Немцы ходили мрачные, раздраженные. Однажды во время конвоирования к месту работы он услышал разговор офицеров. В ноябре 43-го года Красная Армия выбила фашистов из Киева, а к зиме 44-го освободила почти всю Украину. В конце января советские войска отбросили немцев от Ленинграда, сняли блокаду. Освобождены захваченные ранее области РСФСР, готовится масштабное наступление на Белоруссию. Он чуть не пел и не плясал!
– Что с тобой, Пол? – недоуменно вопрошал шедший рядом Гуннар. – Минуту назад ты был мрачнее тучи и едва волочил ноги, а теперь готов бежать впереди колонны!
– По работе соскучился, – ответил Павел и злорадно засмеялся: – Все в порядке, дружище. Скоро все это закончится, и мы вернемся домой.
В соседнем бараке пресекли попытку побега. Заговорщики держали свои планы в секрете. Павел об этом не знал, а если бы знал, постарался бы этих олухов отговорить. Обстоятельства для побега были не лучшие. Ночью заключенные разобрали часть стены барака и просочились наружу – очевидно, имели представление, как покинуть зону. Они решили, что часовые спят на вышках. Но часовые не спали и открыли огонь, когда эти «умственно отсталые» полезли через колючую проволоку. Мертвецы повисли на ней, как игрушки на новогодней елке. Выжившие бросились обратно, но у барака их уже поджидала скалящаяся охрана. Уцелевшим временно сохранили жизнь, а наутро при всем стечении народа провели показательную казнь. Ни за что погибли два десятка человек по дурости организаторов побега. Остальных трогать не стали, но режим ужесточили. Время отдыха сократили, рабочие часы удлинили. В лагере повысилась смертность, и под конец зимы администрация заметила, что на объекте некому работать…
Павел боролся за выживание, поддерживал окружавших его людей. Усиленно питался, мылся под дождем, игнорируя холод и саркастические замечания «церберов».
Цех по производству отравляющей смеси фактически построили. В последних числах февраля на завод прибыли цистерны с тщательно охраняемым содержимым. Но что-то у местных химиков пошло не так: произошел пожар и утечка отравляющего вещества. Возгорание ликвидировали и на разбор завалов бросили все силы концлагеря. Через сутки на заводе в действующем цеху прогремел сильный взрыв. Тамошняя территория охранялась, узников туда не пускали. Был ли это теракт, неизвестно. Скорее всего, нет, но работы на объекте свернули. Прошел слушок, что всех расстреляют, но ликвидировать вполне еще пригодную рабсилу было расточительно. Администрация провела ревизию имевшихся ресурсов. Больных и истощенных отделили от общей массы и увезли в неизвестном направлении, остальных отправили пешим ходом до ближайшей железнодорожной станции.
Бежать в чистом поле было некуда. Охранники скалились, сдерживая рвущихся с поводков собак, – дескать, вперед, господа, есть желающие? Сумасшедших не осталось, люди брели по дороге, понурив головы. На станции две сотни узников погрузили в поезд и снова куда-то повезли.
Двое суток заключенные мучились в вагонах на грязном полу, их практически не кормили и не давали им воды. Поезд часами стоял на перегонах и полустанках, пропуская военные и грузовые составы. На улицу не выпускали, дышать было нечем, узники липли к щелям в вагоне, чтобы глотнуть свежего воздуха.
По прибытии на станцию толпу больше часа гнали по дороге в окружении автоматчиков в разлом между живописными скалами, за которым в окружении хвойных лесов голубело озеро. Местечко называлось Бирхорст, оно состояло из городка среднего пошиба и нескольких окрестных деревень. Красивая природа, леса, озера и реки… Ближайший крупный город, Фрайбург, располагался на западе Германии, в полусотне километров от границы с Францией (снова удалось подслушать разговоры). Павел недоумевал: что такое Фрайбург? Вроде не полный профан, но никогда не слышал о таком городе. Он мысленно представлял карту Германии, но ничего не выходило. Впрочем, неважно, экскурсии по местным достопримечательностям в планы не входили.
В районе действовали горнодобывающие предприятия, добывали гравий и щебень. Физический труд приветствовался. Концлагерь внешним видом почти не отличался от предыдущего. Некоторое разнообразие вносили столовая и плац для проведения смотров и экзекуций. Охрана в Бирхорсте была ленивая, любила погреться на солнышке и покурить. Из нелюбимых занятий – прослушивание новостей о положении на Восточном фронте: после этого настроение у солдат портилось, и это пагубно влияло на заключенных. Но все это можно было терпеть, к тому же кормили в лагере сносно.
С восьми утра до семи вечера заключенные работали на карьере: кирками и мотыгами разбивали породу, грузили ее в тяжелые тележки, волокли вниз, вываливали на ленту транспортера. Камни поступали в дробильную машину, а оттуда – на самосвалы, которые постоянно выстраивались в очередь. Надсмотрщики орали, щелкали кнутами, вечно недовольные овчарки лаяли.
С больными не церемонились. Смертность в лагере была высокой, трупы на грузовиках увозили в соседнее «исправительное заведение», где имелся собственный крематорий.
Положение Германии становилось все хуже, и это сказывалось на людских резервах. Заключенных уже не везли сплошным потоком, пополнения не могли компенсировать потери. В связи с этим властям пришлось смягчить режим: рабочий день сократили до десяти часов, воскресенье объявили выходным днем. В бурде, выдаваемой за еду, стали появляться намеки на мясной душок. Возможно, это были суррогаты, заменители, но хоть что-то.
Воздух вокруг Фрайбурга отличался свежестью, поговаривали, что здесь работают лечебные пансионы для офицеров вермахта, желающих поправить здоровье. «Просто курорт», – шутили заключенные, добираясь вечером до нар и падая без сил.
Снова потянулись одинаковые дни, лай овчарок, гортанные крики конвоиров и автоматные очереди над головами. Смерть товарищей по несчастью воспринималась буднично: сегодня они, завтра ты. Держались самые сильные. Больных прикрывали, отправляли на более легкую работу, заслоняли от глаз надзирателей.
20 апреля, в день рождения фюрера, в Бирхорст прибыло пополнение. Лагеря укрупняли, сокращая расходы на содержание. Эти пятьдесят человек из соседнего лагеря смерти Майбау были просто счастливчиками, ведь всех остальных уничтожили. Среди них были французы, итальянцы и даже… Впервые за много месяцев Павел услышал русскую речь!
Он не поверил своим ушам. Похабная матерщина звучала, как нежная мелодия флейты! Несколько мужчин – обросших, смертельно бледных – держались кучкой, свысока посматривая на окружающих. Они могли быть провокаторами, намеренно заселенными в лагерь, но какой в этом смысл? Здесь не было других русских, для кого стараться? Про майора Романова никто не знал. Фантастично, но факт: за месяцы пребывания в плену никто не признал в нем русского.