До тупика оставалось несколько смежных помещений. Мебель в них практически отсутствовала.
Злобин вбежал в продолговатый зал. В глубине его мерцал проем, в который ушли диверсанты.
«Почему они не сдаются? – застыла в голове майора недоуменная мысль. – Что им даст эта глупая смерть? Фюрер все равно не оценит».
Вадиму вдруг стало совсем плохо. Сухой паек, съеденный накануне, выплеснулся наружу. Майор скорчился за тумбой, опорожнил желудок.
Мимо в дыму пробежали люди. Из проема захлопали выстрелы, и они рассыпались. Кто-то бросился за шкаф, двое втиснулись в нишу под окном. Остальные подбежали к стене слева от проема, выжидали, готовились к последнему броску. В суматохе подчиненные Маркина смешались с офицерами опергруппы. Никита Баев оскалился, к его губам прилипла клоунская гримаса. Лицо майора Полякова исказилось. Этот мужик оказался не робкого десятка.
«Почему все скопились в одном месте? – вдруг подумал Вадим. – Забыли, что нельзя этого делать?»
Фаустник ударил из соседнего помещения прямо в стену! Он словно почувствовал, что за ней собралась толпа. Прогремел мощный взрыв. Стена развалилась, как картонная. Обломки накрыли всех, кто там находился. Пороховой дым смешался с пылью. Ударная волна разметала людей. Досталось даже тем, кто нашел укрытие.
Вадима прижала к стене поехавшая тумба. Боль в плече была адской. Он орал, давился кашлем. Голова его напоминала раскаленную сковороду.
В зале воцарился хаос. Обломки стены валялись по всему пространству. Стонали люди, громоздилась перевернутая мебель. Взрывная волна выбила стекла вместе с рамами.
Вадим поднялся, шатко двинулся вперед, держась за стену. Проем уцелел. Майор прошел его и запнулся о трубу панцерфауста, валявшуюся на полу.
В дыму, привалившись к покореженному серванту, сидел немецкий солдат. Каску он потерял, волосы у него слиплись. Тряслась рука, в которой этот эсэсовец держал нож и резал себе горло. В блуждающих глазах теснилась боль, на боку расплывалось кровавое пятно. Кровь хлестала из рваной раны. Самоубийца вздрагивал, делал судорожные глотательные движения. Нож выпал из ладони, он откинул голову. Зрелище было не из приятных.
Вадим выстрелил страдальцу в голову, запнулся о выставленную ногу, ругнулся. Разложил ты тут, скотина, свои конечности!
В дыму блуждали люди. Звон в ушах становился надрывным. Словно из параллельного мира загремели выстрелы. Ругань стояла, как в портовом кабаке.
Последний диверсант пустился в бега. Он уперся в тупик, подбежал к окну, вскарабкался на подоконник и ударом кулака выбил стекло. Посыпались осколки, ранили руку, лицо. Загремела черепица, диверсант выпал наружу.
Капитан Кустовой первым подбежал к окну, вскинул пистолет.
– Подожди, не стреляй! – выкрикнул Злобин.
Этот тип имел звание оберштурмфюрера, которое соответствует обер-лейтенанту вермахта. Конечно же, именно он и командовал этой группой.
За окном простирался наклонный скат, крытый выцветшей черепицей. Диверсант был безоружен, потерял каску. Лоб его рассекла глубокая рана, из которой торчали осколки стекла. Но он не чувствовал боли. Изувеченный череп был делом житейским.
Эсэсовец скользил по скату, сидя на коленях, хватался за края черепиц, но они ломались, и он сползал дальше. На краю карниза ему удалось остановиться, подтянуть под себя ногу и приподняться. Руки его тряслись, изо рта стекала кровавая струйка. Он разогнул спину, стоял, балансируя над бездной, медленно повернул голову, глянул вниз.
Высота была приличной. Никаких тюфяков или охапок сена под стеной никто не положил. В глазах эсэсовца блестела какая-то звериная тоска.