Соломон взглянул на Зиссель: она побледнела, когда стражник сообщил, что с мальчиком женщина. Испугалась. Почему? И вдруг его осенило: да она провела его! И не только его – всех. Она слышит! Ну конечно! Ведь она слышит собственную флейту! И ту, что ей отвечает. О, ей удалось убедить в своей глухоте всех, и его тоже! Но кое-что она все-таки упустила. Или просто не пыталась скрыть от него, что слышит? Что же, она не боится его? Доверяет ему, беспричинно, по-детски, как его обезьянка?
Быть может, она и говорить умеет?
Чего же она добивается? Что вообще все это означает?
В зал вошел высокий мальчик в тунике домашнего слуги. За руку он держал женщину – она скрывалась под покрывалом, в которое была укутана с головы до ног, и прижимала к себе младенца. Вошедшие ошеломленно глазели то на Зиссель, запросто сидевшую у царских ног, то на обезьянку, забравшуюся на тронный балдахин и корчившую им рожи.
Зиссель встала на колени, заглянула в лицо царю и указала на себя.
– Я… – произнес он за нее.
Она сделала вид, будто говорит, и показала на мальчика.
Женщина неуклюже преклонила колени и опустила голову. Мальчик, не сводя глаз с Зиссель, последовал ее примеру. Руки девочки ожили.
– Господин мой царь, могу я говорить за Зиссель? – Голос мальчика звучал по-детски, в его речи слышался чужеземный выговор – видно, здешний язык не был ему родным. В глазах его мелькал испуг, но и решимость тоже: он изо всех сил старался не трусить. – Она нема.
– Но не глуха! – молвил царь, многозначительно подняв брови.
Иавин замер и посмотрел на Зиссель. Она кивнула ему. Иавин прокашлялся.
– Да, государь. Зиссель не глуха. Говорит она с помощью жестов, а когда мы друг друга не видим, с помощью флейты.
– Знает ли еще кто-нибудь ваш язык?
– Только наша мать, господин мой царь. Она понимает язык жестов, но не флейты.
– Ваша мать? Ты имеешь в виду женщину, что стоит рядом с тобой?
– Да, государь.
Царь обратился к Зиссель:
– Эта женщина мать тебе и ему?
Зиссель кивнула.
– Открой лицо, женщина, и посмотри на меня. Эта девочка – моя дочь?