— Поставь клетку, давай!
Дяденька забрал деньги, а клетку велел Мурехмету унести на чердак.
— Мишутка, тряси карман! — Дяденька криво улыбнулся маленькому белобрысому мальчонке с сонными подслеповатыми глазами.
— Сорок пять, — пролепетал Мишутка.
— Спал? На какой улице он был? — Дяденька поднялся и взял Мишутку за вихор.
— На Георгиевской.
— Проучить его, дать ему сорок пять. Васька, Колька, взять его!
У Мишутки забрали клетку и унесли. Самого его подхватили под руки Васька и Колька.
— Где, Ефим Спиридоныч? — спросили они.
— В закуте, сорок пять ему, не сбавлять!
Мишутку вывели в сени. Было слышно, как возились там, прорывался слезный крик и торопливый лепет:
— Больше не буду, никогда не буду спать…
Мишутка страдал болезненной сонливостью, он не выносил городского шума, сутолоки и пыли и обыкновенно уходил за город в луга, там прятал клетку в укромный уголок, а сам ложился на траву и начинал думать о деревне, из которой он попал в город. В думах незаметно засыпал и во сне грезил о речке, где по омутам много жирных карасей; о широких полях; о лесе, где по утрам распевают соловьи. Мишутка зарабатывал меньше всех, и его за это чаще всех били. Он обещался не спать, но, уходя на работу, забывал свои обещания и убегал в луга.
Отчиталось еще несколько птичников. У них сошло гладко. Одного даже похвалил дяденька:
— Молодец, стерва!..
А потом крикнул:
— Ханжа, подавай клетку! Сколь?
Огненно-рыжий Ханжа подмигнул дяденьке и ответил:
— Все.
— Сколь, тебя спрашивают? — Ефим Спиридоныч топнул ногой.