— Над чем ты, Степа?
— Над собой: гармонь думал на лыжах выходить, а тут книжки. Тебе они подходят больше.
Между друзьями восстановился мир, у каждого была своя гордость, каждый был победителем и не завидовал. Они часто ходили на лыжах и бегали на коньках, но никогда уж не состязались, молчаливо поняли, что дальнейшее соперничество может разрушить дружбу.
В мае, когда отшумели вешние ключи, Милехин-отец решил уехать в Дуванское. Болезнь и вслед за нею работа сильно утомили его. Он исхудал, сгорбился, начал чаще покашливать, и виски его осеребрились сединой. Уезжая, с надеждой глядел на солнце и говорил:
— Ничего, отойдем, отогреемся. Вы, ребята, — обращался он к Насте и сыну, — любите солнце, вольный воздух и хорошо делаете. Хорошо. Я не так любил, вот оно и сказалось. Парень, не забывай писать про завод, не то затоскую я.
Отец высунул из вагонного окна желтое, с черными крапинками въевшегося железа лицо, двое молодых друзей стояли перед ним на платформе. Он оглядывал их крепкие фигуры, румяные лица и радовался, что эти лица близки и дороги ему. Но вместе с радостью неприятная догадка шевелилась в уме рабочего: «Отдежурил я свое».
— Если квартиры отделают и будут селить в них, дай знать! — крикнул сыну.
Поезд осторожно двинулся. Настя попросила:
— Зайди к моему отцу и скажи, что посуху я приеду.
— Зайду, скажу.
Поезд ускорил бег, и лицо Милехина скрылось в вагоне.
Приехал Петр в Дуванское и удивился всем переменам, происшедшим без него. Он никак не думал, что за полтора года Дуванское потеряет свое лицо и обратится в деревню.
А так случилось. Широкие улицы, пыльные летом и топкие осенью, подернулись травой. Треть домов была продана на слом и на распил. Всюду лежали широкие пустыри, на которых начинали разводить огороды и сады. Все Дуванское было охвачено поясом полей, местами зеленеющих озимью, местами черных, оставленных под пар. Поля длинными языками ложились среди гор по долинам. В домах, хозяева которых не ушли в чужие места, появились лошади, сохи, бороны.
Ходил Петр по улицам и всюду видел, как укрепляется в Дуванском крестьянский труд, кормилицей становится земля, а не железо.
Последнее напоминание о былой жизни — заводские корпуса — разбирали по кирпичику и увозили на ближайшую железнодорожную станцию, где строилось новое депо.
Милехин с первого же дня разыскал Степкины удочки и начал выходить к пруду. Сядет на плотину, около плещутся в воде гуси и утки, забудет про рыбу и думает о Дуванском:
«Уток и гусей не было. Развели всякое хозяйство, все надо». Под плотиной ревет Ирень, будто злится, что приходится ей бежать в узкой трубе, хотя и нет в том никакой надобности, будто требует, чтобы убрали трубу и дали ее водам простор.
По плотине проезжают телеги, нагруженные навозом, проходят люди с вилами, топорами и лопатами, останавливаются они перед Петром и вступают в разговор:
— Погостить приехал али насовсем?
— Здоровьишко подгуляло. Отдохну и опять туда же.
ebooksa