— Ну замолчь. Лешка, устрой все, как было!
А когда тот устроил, обнял его другой свободной рукой и сказал:
— Ты ведь побольше — думай, что делаешь. Пора думать. Ну, пошли в дом.
У ворот уже стояла подвода. Петр, не спуская Анку с рук, сел на лавку. Лешке велел сесть рядом слева, жене справа, потом всех крепко обнял и задумался. Много бы надо было сказать, но что успеешь в одну-две минуты. На всю жизнь не научишь, только запутаешь. Петр вздохнул, трижды поцеловал всех и сказал коротко:
— А теперь ослобоняйте меня: время!
Мать послушно встала. Тут Лешка понял, что отец уходит на такое дело, перед которым должны посторониться все другие.
На место дяди Петра колхозники выбрали председателем его жену Матрену. Она не стала отговариваться неуменьем вести большое дело, ни слабостью здоровья, хотя уже много лет мучилась сердечными припадками. Она откровенно обрадовалась и сказала колхозникам: «Большое вам спасибо». Про себя подумала: «Кто же еще, кроме меня, заменит моего Петра? Я ведь каждую его думку и заботку знаю. Заодно с ним все перестрадала, бессонными ночами баюкала».
Матрена старательно припомнила все мужнины думы, заботы и твердо решила: «Жива не останусь, если все их не исполню». Пугало ее только одно, что у нее не хватит твердости. По своей природе она была добрая, уступчивая, ласковая. А постоянная дума, что она скоро умрет, жизнь ей дана только напогляд, сделала ее еще добрей, уступчивей. «Пускай живут люди, как глянется им. Не буду мешать. Я ведь меж них так, по ошибке затесалась».
Выполнять мужнины заботы Матрена решила с колодца: либо вырыть новый, либо углубить прежний. Снова позвала Луку и сказала:
— Знаешь, я вот сплю и во сне не могу из головы выбросить: неужели наши бабы так весь свой век и будут надсаждаться? А потом наши дочери будут ходить по той же дорожке? И вот она? — Матрена погладила по голове свою тихую, задумчивую Анку.
Лука перевел ослабевшие, слепнущие глаза на девочку. Она, светловолосая, в светлом же платье, смутно мерцала перед ним, как белая кувшинка в ночи. И Луку вдруг охватила такая любовь ко всему живому, ко всему малому, слабому, что он, не колеблясь, согласился починить колодец. Дрожащей рукой он нащупал белое пятно Анки, погладил плечико и сказал:
— Расти, не бойся!
Луку спустили в колодец. Работа подвигалась медленно. И грунт был тяжелый, щебенчатый, и сил у Луки мало. Самой же большой помехой были глаза. Во тьме колодца они слабели день ото дня, час от часу. Порой их заволакивал такой туман, что Лука терял из виду бадью и лопату.
«Не дотяну. Зря себя и народ мучаю», — горько раздумывал старик. Но вот к концу месяца грунт пошел мокрый, а еще через неделю зажурчала вода.
В последний раз Лука поднялся из колодца, как и полагал, слепым.
Он стоял на куче песку, держась рукой за колодезный сруб, и бормотал радостно:
— Дотянул ведь. И сам не верил, а дотянул. Это последний колодчик, это мне памятник.
— Дедушка Лука, пойдем сушиться, — позвала Матрена.
— Подожди чуток, я погляжу, как там водица мерцает. Погляди и ты. Водица прибывает, кружится, сама в ведро просится!
Когда Матрена склонилась над дышащей холодом тьмой колодца, Лука шепнул ей:
ebooksa