У Луки оставалось еще много свободного времени. Он попросил Матрену подобрать ему большую постоянную работу.
— Попробуй плести корзинки, — вмиг сообразила Матрена. — Старый наш корзинщик воюет, а корзин надо много. Клубнику, малину, огурцы да все огородное и садовое в корзинках поставляем. За год корзин триста уходит.
— А кто же будет сказки сказывать? — всполошилась Анка.
Но Лука успокоил ее:
— Я зараз и корзинки и сказки. Одно — руками, другое — языком.
Сначала он провозился день над старой корзинкой, расплетая ее, потом заложил новую. Ремесло оказалось нехитрым. Первая же корзинка вполне годилась для своей недолгой службы. Соорудив корзинок с полдесятка, Лука так наловчился, что смело вышел с прутьями на люди, на свое излюбленное место, к колодцу, Анка шла с ним рядом. На том знакомом пути Лука не нуждался в поводыре. В руках у Анки была новенькая белая корзинка, в ней куклы, склянки, тряпки.
Лука устроился на березе, Анка рядышком на песке. Лука плетет корзинку и одновременно сказывает сказку. А быстрые Анкины руки лепят эту сказку из песка. Тут и заморские города, и царские хоромы, где триста лет без просыпу покоится красавица царевна. По белу свету рыщет на огненном коне Иван-царевич и не может дойти до нее. Злая баба-яга путает ему дороги.
Много у Луки сказок. Он знает и готовые, умеет и сам составлять. И самому удивительно на себя: после того как потерял зрение, все когда-то слышанное и давно позабытое почему-то припомнилось, а ум стал гораздо способней на выдумку.
Хорошо Анке, будто она тоже на огненном коне летает по всему свету. Хорошо и Луке: под плетение веселей льется сказка, а под сказку незаметно прибывает корзинка.
Война быстро приближалась к Ваничам. В последних известиях назывались уже недалекие от Ваничей города и села.
Когда приходила газета, колхозники, как по звонку, все сбегались к председательской избе. Лешка, уже зная, зачем собрался народ, выходил на улицу и читал газету вслух. При имени знакомого города или деревни все горько вздыхали. А Лука обычно прерывал чтеца и говорил:
— Бывал там, рабатывал. Там колодцы не особо глубоки, — называл их глубину — три, пять, семь метров, — добавлял с гордым торжеством: — Глубже нашего, пожалуй, на всей Руси нету. Наш — тридцать два метра.
В половине августа Матрену срочно вызвали в районный город. Вернувшись, она прямо из тележки прошла к колоколу и отбила десять громких отрывистых ударов. Через полчаса весь колхоз был в сборе. Матрена сказала:
— Дорогие соседушки, я позвала вас не на радость. Немец не сегодня-завтра будет здесь. Все кругом уезжают. И для нас проезжей осталась только одна дорожка. Что будем делать?
— Неужели оставаться на поругание немцу? И мы поедем. Россия-то велика еще, где-нибудь приютят! — наперебой зашумели колхозники.
— Приютят, родни у нас две сотни мильонов.
В тот же день под вечер из Ваничей вышло колхозное стадо. Ночью потянулись подводы с добром. На другой день близ полудня отбыла последняя. Движимое добро, что не уместилось на подводах, было надежно укрыто в землю, недвижимое: дома, амбары, сараи — крепко заперто.
Матрена с семейством ехала на последней подводе. Часов пять дорога совершенно была пустой. Матрена радовалась: «Кажись, ушли. Теперь, проклятущий, ищи-свищи ветра в поле». Но вот на далеком взгорке показался табор. Сбоку пестрым пятном табун, рядом десятка четыре телег, меж них несколько костров.
«Не наши ли отдыхают? — всполошилась Матрена. — Какому мудрецу взбрело на ум отдыхать в такое время: жар спал, теперь идти да идти».
Тут в небольшом отдалении послышался грохот пустой, быстро бегущей телеги. Она катилась навстречу, и, когда оказалась на виду, Матрена узнала и коня и гонщика — хромого Никифора.
ebooksa