Мать не отозвалась и малиной интересоваться стала не больше, срывала только ту, какую успевала походя.
Тогда Лешка завел разговор про целебные травы:
— Вот под сосной какая-то чудная травинка. Погляди, не целебная ли.
— Пускай растет. Мне она ни к чему.
— А давеча говорила, будем травы собирать.
Тут Матрена положила руку на плечо Лешке и сказала:
— Поменьше языком работай. У меня от твоей трескотни голова разболелась. И доглядывать, что я, куда, перестань. На дорогу гляди и запоминай — лучше будет, вернее домой попадем.
— Я все помню.
— Наш пострел везде поспел. — Матрена ласково погладила сыну худое плечо, резко выступающее из-под тонкой ситцевой рубашки. — Кормлю тебя наравне с другими, а худ, как баран летом, — все кости пересчитать можно.
— Зато легок. Я в деревне всех мальчишек перегоняю. — И Лешка гордо тряхнул серыми, выцветшими волосами.
— Говоришь, все упомнил… И немцев упомнил? — спросила мать.
— Из тыщи выберу.
— Хорошо, авось пригодится. А для меня они как в тумане и все на одно лицо.
Тропинка уперлась в болото. Прямо над болотом стояло солнце. Матрена глянула на него и ахнула:
— Время-то к полудню близится. Так, пожалуй, ночь в лесу застигнет нас.
Лешку опасение матери обрадовало. Ночь в лесу, где ни одного человечьего следа. Вот будут завидовать ему товарищи.
— Леша, ты по деревьям мастак лазить? Взберись-ка повыше да погляди кругом, нет ли дымка.
Но дымка нигде не виднелось.
«Дым и тот упрятали», — мысленно посетовала на партизан Матрена.
В болото бежал ручей. Около него закусили, отдохнули и пошли вверх по течению. Матрена рассудила, что партизаны, вернее всего, обосновались близ ручья: они ведь тоже хотят пить.