Ленинский портрет был началом выставки. От него разбегались песчаные дорожки во все отделы, и тут же неподалеку стоял щит с планом выставки и с указателями в виде стрелок. На каждой стрелке написано, куда она показывает: Украина, Белоруссия, Кустарный павильон. Новая деревня, Сельский Совет. И еще многое другое.
— Куда пойдем, дедушка? — спросил Афонька.
Дедушка выбрал «Новую» деревню. Путь в нее лежал среди полей. Это были совсем маленькие поля, только для показа, хлеба тут немного соберешь, но хлеб был гораздо лучше, чем в Полых Водах: гуще, выше, крупней колосом и зерном. Рожь и здесь была сжата, а пшеница, овес, кукуруза еще стояли на корню.
Шли-шли и попали вместо «Новой» деревни в «Старую». Деревни были построены так, что, идя в «Новую», обязательно увидишь «Старую». Начиналась эта деревня курной избушкой калужанина. Афонька был из лесных мест и принял калужскую избушку за баню по-черному. Печь без трубы, стены закоптели до черноты, оконца собраны из осколков стёкла. «Не окошки, а очки», — подумал Афонька.
Но в избушке жила целая семья: хозяин, хозяйка, дети, и все занимались совсем не банным делом: хозяин плел лапти, хозяйка шила, ребятишки готовили уроки.
— Вы как же тут очутились? — спросил дедушка. — Зачем?
— А ты зачем очутился здесь? — сказал занозистый калужанин.
— Я — поглядеть.
— А я — показаться. — Калужанин придвинул дедушке и Афоньке небольшую скамейку. — Жизнь нашу, крестьянскую, калужскую показать. Садитесь, поговорим!
— И дома так живете? — интересовался дедушка. — Или немножко играете здесь в бедность?
— В точности так. Как было там, дома, все записали и здесь все по-писаному расставили.
— Бедно, плохо живете. Мы на Волге получше, дым через трубу выпускаем.
— Наша Калужань на всю Русь славна бедностью. Больше нечем хвалиться, — посетовал калужанин.
Пошли дальше, по другим избам: в орловскую, пермскую, вятскую. Везде била в глаза скудость жизни: сермяги, лапти, деревянные чашки и ложки… Афонька всех спрашивал, отчего происходит крестьянская бедность. До революции, понятно — от помещиков, от крепостного права, от безземелья. А теперь, когда помещиков нет и вся земля у крестьян, — отчего?
Одни объясняли, что бедность — дело долгое, упорное, вроде застарелой болезни, одним махом не избавишься от нее. Надо еще годков десять, чтобы изжить, скачать всю.
Другие жаловались на плохие урожаи, на засухи, на землю, что стала постная, неродимая.
— Земля плохая, и засухи не везде, а бедность у всех, всеобщая. Почему? — волновался Афонька и переносил этот вопрос от одного собеседника к другому.
Кончилась «Старая» деревня. Перешли в «Новую». Она напоминала пасеку — все домики, как ульи, одинаковы, бревенчатые, белые, только что из-под топора. И для того чтобы знали, что в каком доме помещается, на домиках были надписи: «Сельский Совет», «Правление сельскохозяйственной артели», «Школа»… На жилых домах — железные дощечки с номером и фамилией домохозяина.
— Куда пойдем, дедушка? — спросил Афонька и здесь.
— Начнем с Советской власти, с начальства.
ebooksa