— Ах, парень-парень! Как искали тебя, беспокоились, телеграммы разослали везде.
— Не могли догадаться, куда я махнул? Чудаки!
— Догадались сразу. Да ведь без денег, без какой-либо бумажки поехал. А потом, знаешь, матери всегда боятся, трепыхаются, им все кажется… Одно слово — матери. Иди беги скорей домой! Нет, постой, я тоже пойду.
Петр Семеныч сдал кассу своему помощнику.
Шли полями, уже чисто убранными. Афонька оглядывал, нет ли где несжатой полосы.
— Убрались мои? — спросил он Петра Семеныча.
— Как будто. Не жалуются. Тут с выставкой совсем замолкли про поля. Сперва ты исчез, про тебя шли разговоры. Потом Сорокин и Хомутов вернулись с выставки — пошли новые разговоры. Ругаются наши делегаты: выдумок на выставке много, и все они не по плечу крестьянину.
— Не по плечу, если одно плечо подставить, — согласился Афонька. — Тогда одна бедность по плечу. А если подставить артельное, общее — все будет по плечу.
Первыми в Полых Водах Афоньку встретили маленькие ребятишки.
— А, вернулся. Куда ездил? Где шатался? — Они не отставали от него и кричали: — Афонька-беглян вернулся. Беглян, беглян ты!
— Не беглян, а делегат Первой сельскохозяйственной выставки. Вот он. — Афонька тряхнул розовым делегатским билетиком.
Мелюзга примолкла, затем пристала с другим:
— Покажи! Покажи!
— Дома. И сперва руки вымойте!
Ребятишки разбежались мыть руки.
Мать обрадовалась Афоньке до слез. Юрка и Варька прижались к нему — не оторвешь.
— Мы думали: убежал совсем, бросил нас.
— Не волк я — бегать. Пустите, дайте умыться с дороги!
Повидать, послушать Афоньку сбежалась вся деревня. Парень сидел за столом, рассказывал про Москву, про выставку, про то, как надо жить по-новому, доставал из мешка и показывал красивые яркие книжки. Они лежали стопами во всех отделах выставки, давались бесплатно всем, и Афонька привез их полмешка. На них была в картинках вся Москва и вся выставка.
— Вот кого надо было послать в первую очередь, Афоньку. А мы… — переговаривался народ и сердито поглядывал на Сорокина с Хомутовым.