— С чего ты вздумал ко мне? — удивился парень. — Вон монастырь рядом.
— Кому рядом, а кому далек и недоступен, как черту рай. Монастырская шатия не примет меня. И сам не хочу к ней.
Тут Федот догадался, что монах — знакомый ему Паис, и сказал:
— Входи!
Монах еле поднялся на трехступенное крыльцо. Он сильно постарел, побелел, отощал, согнулся, завазгался, должно быть, в долгой и нелегкой дороге. Черная ряса и скуфья износились до дыр, полиняли до прозелени.
— Откуда, брат, шастаешь? — спросил Федот.
— Из преисподней.
— Оттуда, кажись, никто не выбирался.
— И я кое-как выскребся.
Паис рассказал, что скит, куда ссылали его, самая настоящая тюрьма, с решетками, с замками, с подземными казематами, и отличается от прочих тюрем только тем, что заточают в нее одних монахов: скит — тюрьма монастырская.
— За что же тебя упрятали?
— За братву, за шатию, за длинный мой язык.
— Тут говорили, что за пьянство, за торговлю святыми камешками.
— А-а… — Паис махнул рукой, — торговал с благословения игумена и больше ему в карман, чем себе. А что для игумена взято — то свято. И пьянство — ерунда. Не один я пил. Платон больше моего пьет. Но Платон — умник, молчун, а Паис, я — дурак, болтун. Хлебну и пошел с каждым встречным да поперечным трепать: в монастыре живет не братия, а шатия… Вот за это турнули меня подальше от людей, к елкам да соснам.
— Как выскребся оттуда?
— Благодаря вас.
— На-ас?.. Интересно.
— Да, вас, большевиков. Благодаря вашей революции. Как сделалась она — по всем тюрьмам начали ломать решетки, сбивать замки, освобождать узников. Все получили волю. И мы — заключенные чернецы — тоже потребовали себе волю. Нам говорят: революция — дело мирское, для мирян, а к монахам не имеет отношения. Тут я цоп ножницы, отхватил себе всю гриву и бросил ее: вот он монашеский сан. Мне он противен, как черту ладан. Теперь я мирянин, большевик… Расступись! Иду на волю, к товарищам! И ушел.
— Отпустили?
— Как видишь. Большевиком пронял их. Ужасно боятся большевиков.
ebooksa