«Оставайся, устроим, будешь дрова под котел носить, картошку чистить, и все прочее».
Вот с них моя жизнь и пошла, у них я и бога забыл, да ведь нет его, нечего и забывать. Выбросил из головы, и все.
— Не говори ты про бога, не хули его… лучше уж вовсе молчи, спокойней будет.
— Ладно, не стану… до другого разу.
Меж тем в деревню Хохловку пришла ночь. Тетушка Серафима отправила Ерошку на сеновал. Через дырья в крыше был виден свет звездного неба, и самые дырья светились, что звезды. Глядел на них Ерошка, так, глядючи, и заснул. Под сеновалом был курятник. В полночь петух захлопал крыльями и загорланил. Заволновались куры, закудахтали, а петух загорланил еще раз и разбудил Ерошку.
— Кость бы тебе в горло! — обругал петуха Ерошка. — Будишь, горлопан. Не заснуть мне до утра.
У Ерошки была такая привычка: соснул немного, разбудили — больше уж не заснуть ему до следующей ночи.
«Пойду поброжу», — решил он и вышел в огород, на дорогу, к горам. Сел на камень и задумался.
Не из таких Ерошка, чтобы думами заниматься, а иной раз и он голову повесит. Жизнь такая, думать некогда, знай поворачивайся, и не думать нельзя.
Кинули Ерошку неведомые отец и мать в бурьян около старообрядческой молельни. Было ему с полгода. Нашли его собаки и залаяли. Они лают, а он плачет, ручонки выбил и сучит ими, а собаки еще сильней лают. Ну, и сбежался народ — один по одному.
— Чей?
— Неизвестно. В Хохловке не было такого и не ожидалось.
— Не ночевал, не проходил никто деревней?
— Никого, а с мальцом особенно.
— Ну, чего ж?
— Не гибнуть же, бери кто-нибудь!
— Глянь, записочки нет ли где?
Развернули мальца, а у него на шее привязан узелок. В нем крестик и записочка:
«Зовут его Ерофеем, и жизни ему полгода».
Принесли Ерошку к старосте, и весь народ привалил туда, сгрудился в две кучи: в одной православные, в другой старообрядцы. В деревне были две веры.