Парень с большим именем

22
18
20
22
24
26
28
30

— Осатанел парень, совсем осатанел, да если ты завтра на улицу покажешься, да если заговоришь так же, — не живи тогда тетушка Серафима… ложись в гроб живая. Вот так, скажут, питомчик, вывела в люди! Да што ты большевик, што ли, у них нахватался?..

— У них, у них… А большевик я не полный, так, около…

— Житья тебе не дадут.

— Я и спрашивать не стану. Буду жить, и все, шабаш, тетушка Серафима!

— Поесть тебе? Ладно, ладно, я и забыла совсем.

Заторопилась ветхая старушонка, зашуршала туфлями по половицам.

— Садись, ешь, устал ведь… Да где хоть обретался, где такой оголтелый сделался?

— Расскажу, все узнаешь, дай поесть!

— Погляжу хоть на тебя. Вырос, ох и вырос! — Старуха подошла и погладила Ерошку по буйным взвихренным волосам.

Была она и рада искренне, что вернулся, что жив ее питомчик, и сильно огорчена, что он какой-то дурной, взбалмошный, непонятный, совсем непонятный для нее.

— Спасибо, тетушка, хорошая шамовка, давно такой не пробовал.

— Как ты сказал?

— Шамовка. Еда значит.

— Не гавкай по-собачьи. Мало тебе хороших русских слов?!

— А удрал я вот как… Помнишь, может, что Силан меня здорово выпорол: я у него в огороде моркови надергал. Обидно мне стало, эх как!.. И сейчас от этой обиды боль в сердце. Пороть меня может всякий, потому у меня ни отца, ни матери, и выходит, мое положение хуже всех. Других ребят только отец и мать порют, чужой не касается, а меня все. Общественный я, обществом и порют… Я и подумал: раз так, то и я могу ото всего общества пользоваться, ну и пошел к Силану в огород, надергал моркови. Схватил он меня и вожжой драть, полосовать:

«Не воруй, запомни, что нельзя… Запишу я тебе вожжой на спине, век будешь помнить»…

А я ему:

«Бить меня все могут, и я у всех брать могу. Не бей, тогда брать не буду».

«Ах ты, стервец, подкидыш, да ты спасибо говори, что общество тебя разуму учит!»

Нет, думаю я, не хочу ото всего общества разум принимать, и убежал на Денежкин камень. С него не на эту, а на ту сторону спустился и вышел на дорогу, а там как раз партия солдат. Я к ним, ближе к котлу и пристал… Кашевар сперва покосился, а потом говорит: