Хоть и сильно постарела избенка тетушки Серафимы, но Ерошка узнал ее. Были у нее по наличникам нарисованы красные петушки, а на воротах крестики от нечистой силы, начерченные углем.
Постучал в окно:
— Тетушка Серафима, жива ли ты?
К стеклу припало старушечье лицо.
— Кого тебе? Ошибся ты, молодчик.
— Нет, не ошибся… меня ты не узнаешь, а я тебя знаю.
— Знаешь. — Старуха улыбнулась. — Ишь какой всезнайка!
— Открой ворота! Ночевать не откажешь?
Шла Серафима к воротам и ворчала:
— Кого это нелегкая бросила. Не дадут в спокое дни свои доживать… — Давно уже готовилась старуха к смерти.
— Ну, чего тебе? Говори, а то не пущу.
— Тетушка Серафима, какая ты стала, а раньше куда добрей была.
— Знаешь ты меня?
— А ты меня не знаешь? Ерошка я…
— Ерошка, господи Иисусе, да откуда ты, провалящий?.. А я давно за душеньку твою молюсь. Вот душа-то твоя и затосковала, что ее живую поминали.
— Затосковала, как бы не так. Айда в избу, там наговоримся. Не узнала, вырос я?
— Как гриб после дождика.
Ввалился Ерошка в избенку, амуницию с себя долой, на лавку, палку в угол:
— Вот мы и дома.
Ждала тетушка Серафима, что он заметит ее красный угол, заставленный иконами, и мигающую лампаду перед ними. Не заметил Ерошка.