– Я буду очень бережно хранить ее, – сказал Харрис.
Рог быка[77]
В Мадриде полно молодых людей, которых зовут Пако; это уменьшительное имя от Франсиско, и там даже бытует анекдот о некоем отце, приехавшем в Мадрид и разместившем объявление в «Эль Либераль», в колонке личных объявлений, гласившее: «Пако приходи в гостиницу Монтана во вторник в полдень я все простил папа», а на следующий день пришлось вызывать эскадрон Национальной гвардии, чтобы разогнать восемьсот молодых Пако, явившихся по этому объявлению. Но у того Пако, который служил официантом в пансионе «Луарка», не было ни отца, который мог бы простить его, ни прегрешений, за которые отцу нужно было бы его прощать. У него были две сестры, служившие в «Луарке» горничными; эту работу они получили, потому что были родом из той же маленькой деревушки, что и их предшественница, которая своим трудолюбием и честностью снискала доброе имя своей деревне и ее уроженкам; и эти сестры оплатили ему билет на автобус до Мадрида и устроили его на работу в пансион младшим официантом. Деревня, откуда он приехал, находилась в том районе Эстремадуры, где условия жизни были неправдоподобно примитивными, еды всегда недоставало, ни о каких удобствах никто понятия не имел, и мальчику, сколько он себя помнил, приходилось трудиться в поте лица.
Юноша был хорошо сложен, имел очень черные слегка вьющиеся волосы, хорошие зубы, кожу, которой завидовали даже сестры, и открытую искреннюю улыбку. Он был расторопным и хорошо выполнял свою работу, любил сестер, которых считал красивыми и умудренными опытом, любил Мадрид, который до сих пор казался ему каким-то неправдоподобным местом, любил свою работу, представлявшуюся ему романтически прекрасной благодаря яркому свету в зале, чистым скатертям, обязательному для официантов смокингу и изобилию еды на кухне.
В пансионе «Луарка» жили и столовались от восьми до двенадцати человек, но для Пако, младшего из трех официантов, обслуживавших столы, по-настоящему существовали только те, кто были связаны с боем быков.
Второразрядные матадоры жили в пансионе потому, что его местоположение на улице Сан-Херонимо было вполне достойным, а еда превосходной и дешевой, так же как и проживание. Для матадора важно поддерживать видимость если не процветания, то по крайней мере респектабельности, поскольку декорум и внешнее достоинство ценятся в Испании превыше всего, даже выше храбрости, и матадоры жили в «Луарке», пока не кончались последние деньги. Никто не мог припомнить, чтобы матадор переселялся из «Луарки» в лучший или более дорогой отель, – второразрядные матадоры до высшего ранга не поднимались никогда, а вот падение происходило стремительно, поскольку жить там могли только те, кто хоть что-нибудь зарабатывал; гостю без просьбы с его стороны никогда не предъявляли счет, но лишь до тех пор, пока хозяйка заведения не убеждалась, что клиент безнадежен.
В тот момент в «Луарке» жили три действующих матадора, а также два очень хороших пикадора и один превосходный бандерильеро. «Луарка» была роскошью для пикадоров и бандерильеро, которые, оставив семьи в Севилье, приезжали в Мадрид на весенний сезон и нуждались во временном жилье; но им хорошо платили, и, нанимаясь на постоянную работу к матадору, заключившему много контрактов на весь предстоящий сезон, каждый из этой троицы вспомогательных участников корриды, скорее всего, зарабатывал больше, чем любой из трех живших в «Луарке» матадоров. Один из этих матадоров был болен и всячески старался это скрывать; для второго короткий период известности, когда он подавал надежды и был замечен, миновал, а третий был трусом.
Этот трус когда-то, в начале своей многообещающей карьеры, до того как бык нанес ему рогом чудовищную и особую рану, в низ живота, был отчаянно храбрым и исключительно искусным, и с той поры, когда ему еще сопутствовал успех, в его манерах сохранились широта и размашистость. Он был чрезмерно общителен и постоянно смеялся по всякому поводу и без повода. В дни своей славы он очень любил устраивать розыгрыши, но теперь отказался от этой привычки. Она требует уверенности в себе, а ее он теперь не чувствовал. У этого матадора было умное, открытое лицо, и держал он себя с большим достоинством.
Матадор, который болел, тщательно заботился о том, чтобы никто этого не заметил, и съедал понемногу, но от каждого блюда, подававшегося к столу. У него была куча носовых платков, которые он сам стирал у себя в комнате, и в последнее время он потихоньку начал распродавать свои костюмы для арены. Один он продал – задешево – накануне Рождества, другой – на первой неделе апреля. Это были очень дорогие костюмы, с которыми он чрезвычайно бережно обращался, теперь у него остался только один. До того как заболел, он подавал большие надежды, уже пользовался успехом и, хоть был неграмотен, хранил вырезки из газет, в которых писали, что во время своего мадридского дебюта он превзошел самого Бельмонте. Он всегда ел один, за отдельным маленьким столиком, и почти не поднимал головы.
Матадор, который когда-то произвел сенсацию, был смуглым коротышкой, но с большим чувством собственного достоинства. Он тоже ел один, за отдельным столиком, очень редко улыбался, а уж не смеялся вообще никогда. Он приехал из Вальядолида, жители которого славятся своей серьезностью, и матадором был весьма способным; но его стиль ведения боя устарел раньше, чем его достоинства – храбрость и спокойное, уверенное мастерство – успели завоевать ему любовь публики, так что теперь его имя на афишах никого на трибуны не привлекало. Поначалу его сенсационный успех объяснялся таким малым ростом, что он едва мог видеть поверх бычьего загривка, но были и другие низкорослые матадоры, и ему так и не удалось заставить капризную публику полюбить именно его.
Из двух пикадоров один был тощим седовласым мужчиной с ястребиным лицом, хрупкого сложения, но руки и ноги имел железные, он всегда ходил в пастушьих башмаках, брюках навыпуск, каждый вечер напивался и на каждую женщину в пансионе смотрел с обожанием. Другой был рослым, со смуглым красивым лицом, черными, как у индейца, волосами и огромными ручищами. Оба были великолепными пикадорами, хотя про первого говорили, будто он растратил многие из своих достоинств из-за пьянства и разгульного образа жизни, а второго считали слишком упрямым и задиристым, из-за чего он не мог ужиться ни с одним матадором дольше одного сезона.
Бандерильеро был мужчиной средних лет, с проседью, по-кошачьи ловким, несмотря на возраст; сидя за столом, он производил впечатление умеренно процветающего делового человека. Для текущего сезона ноги у него были еще достаточно сильными, и можно было не сомневаться, что, даже когда их сила ослабнет, смекалка и опыт позволят ему еще долго обеспечивать себя постоянной работой. Разница будет состоять лишь в том, что, утратив быстроту ног, он постоянно будет испытывать страх, в то время как теперь он чувствовал себя уверенно и спокойно что на арене, что за ее пределами.
В тот вечер все уже покинули столовую, кроме пикадора с ястребиным лицом, который слишком много пил, разъездного торговца с большим родимым пятном на лице, который продавал часы на ярмарках и фестивалях по всей Испании и тоже слишком много пил, и двух священников из Галисии, которые сидели за угловым столиком и пили если не слишком много, то вполне достаточно. В то время в «Луарке» вино включалось в стоимость проживания и питания, и официанты только что поставили по очередной бутылке вальдепеньяс на столы торговца, потом пикадора и, наконец, двух священников.
Все три официанта стояли в конце зала. Согласно правилам заведения, они обязаны были оставаться в зале, пока все гости, чьи столы они обслуживали, не уйдут, но в тот день официант, который отвечал за стол священников, спешил на собрание анархо-синдикалистов, и Пако согласился его подменить.
Наверху матадор, который был болен, один в своей комнате, лежал на кровати лицом вниз. Матадор, чья слава миновала, сидел у себя, глядя в окно на улицу, он собирался отправиться в кафе. Матадор-трус, зазвав старшую сестру Пако к себе, пытался склонить ее к тому, от чего она со смехом отказывалась.
– Ну же, маленькая дикарка, – говорил он.
– Нет, – отвечала сестра. – С какой стати?
ebooksa