Священники не смотрели на торговца. Один из них говорил:
– Вот уже десять дней как я здесь, днями напролет сижу в прихожей и ожидаю, когда он меня примет, а он не принимает.
– Что делать?
– Ничего. Что тут поделаешь? Против власти не попрешь.
– Я проболтался здесь две недели – и ничего. Жду, а меня словно не замечают.
– Мы же из захолустья. Кончатся деньги – придется уезжать.
– В свое захолустье. Какое дело Мадриду до Галисии? Мы же бедная провинция.
– Вот тут и поймешь брата Басилио.
– А у меня все-таки нет веры в честность Басилио Альвареса.
– Мадрид многое заставляет понять. Мадрид гробит Испанию.
– Лучше бы уж приняли и просто отказали.
– Нет. Им надо тебя сломить и унизить ожиданием.
– Ну, это мы еще посмотрим. Я могу ждать не хуже других.
В этот момент пикадор встал, подошел к столу священников и остановился – седой, с ястребиным лицом, – глядя на них с улыбкой.
– Тореро, – сказал один священник другому.
– И притом отличный, – добавил пикадор и вышел из столовой – подтянутый, с узкой талией и кривыми ногами, в серой куртке, узких бриджах поверх пастушьих башмаков на высоких каблуках, которые цокали по полу, когда он с важным видом шагал через зал твердой походкой, чему-то улыбаясь. Он жил в маленьком замкнутом профессиональном мирке личных достижений, пьяных ночных побед и дерзости. Заломив шляпу набекрень и закурив сигару в вестибюле, он отправился в кафе.
Священники поспешно вышли сразу же за пикадором, осознав, что они задержались в столовой дольше всех, и теперь в зале не осталось никого кроме Пако и пожилого официанта, которые убрали со столов и отнесли бутылки на кухню.
В кухне был только парень-судомой. Он был на три года старше Пако и отличался цинизмом и злобностью.
– На вот, это тебе, – сказал пожилой официант, наливая в стакан вальдепеньяс и протягивая ему.
– Это можно, – сказал парень и взял стакан.