– Да и ты, смотрю, тоже… Где Рути?
– Вернулась на Восточное побережье. Дом продали… Ну ладно, дорогой, тебе наверняка будет занятно узнать, что скоро мне идти в армию.
– Плохо дело.
– Очень плохо. Настроение у меня определенно не героическое. Я любым способом готов отвертеться от службы. Вот только боюсь, что способов нет. Если, конечно, ты и твои друзья не предоставите мне алиби.
– Какое такое алиби?
– Кроме как алиби, это не назовешь. То, что вы устроили для Пола.
– Никто для Пола ничего не устраивал.
– Правда? Тогда так: насколько мне известно, законность отказа от военной службы признается лишь на основании религиозных или личных убеждений призывника. Должен сказать, что ни намека на что-либо подобное за Полом я не замечал.
– Хочешь сказать, что Пол – притворщик?
– Ничего подобного я не говорил! Просто так уж вышло, что я знаю Пола.
– И ты не признаешь, что люди меняются?
– Думаю, меняются, если понимают, какие у них неприятности, – например, после визита к хорошему психиатру. Однако первым делом надо в себе разобраться, а это, если позволишь, прямо противоположно тому, чем занимаетесь вы, йоги и свами[106].
– Для тебя это все, надо думать, шарлатанство?
– Дорогой мой, давай ты не будешь говорить за меня! Я смею предположить, что в случае с твоим другом Полом имела место… как бы выразиться… Определенная степень погружения головы в песок.
– Позволь тебе кое-что сказать, Ронни. Пол хотел уклониться от службы и сесть за это в тюрьму. Никакого алиби, как ты говоришь, он использовать не намеревался.
– Говоришь, он хотел сесть в тюрьму? Так что же не сел?
– Я… кое-кто из нас его разубедил.
– И он милостиво согласился?
– Его отправят в лесоводческий лагерь, знаешь ли. А там несладко.
– И все же, дорогой мой, боюсь, настанет время, когда я и мои товарищи сильно ему позавидуем, черной завистью. Тогда и тюрьма покажется нам привлекательней службы. Пол, кстати, устроился бы в ней куда комфортнее многих из нас. Там же только связи наладь – и наркоту достать будет несложно.