Другая страна

Он улыбнулся:

– И все мы. Не могу сказать, что понимаю свою собственную реакцию на здешнюю жизнь. – Они рассмеялись. Кэсс отхлебнула немного виски. Им стало легче и свободнее друг с другом, они чувствовали себя давними добрыми друзьями. – Видишь ли, я чувствую ответственность за него. Если бы не я, он никогда не оказался бы здесь. – Эрик взглянул ей в глаза. – Отца своего он не помнит, а его мать – хозяйка бистро в Париже. Он ненавидит ее или считает, что ненавидит.

– Необычная модель, правда? – Сказав это, она готова была тут же проглотить свой язык. Но было уже поздно, и она попыталась хоть как-то смягчить свой промах: – Нам всегда говорили, что мужчины, предпочитающие в сексе свой пол, обычно любят матерей и ненавидят отцов.

– У меня нет столь подробной информации, – иронически произнес Эрик. – В Париже я встречал уличных мальчишек, у которых нет возможности ненавидеть отца или мать. Оба в их жизни просто отсутствуют. Впрочем, они ненавидят les flics – полицейских; наверное, какой-нибудь благополучный американский ученый слизняк додумался бы до того, что полицейский замещает вытесненный образ реального отца – отсюда и ненависть. Мы здесь, в Штатах, вообще слишком много знаем о «вытесненных» образах и слишком мало о настоящих – просто об отцах, старомодных фигурах. Мне же кажется, что мальчишки ненавидят полицейских просто за то, что те при каждом удобном случае избивают их до полусмерти.

Она почувствовала непроизвольное отчуждение от него, вернее, от подобного взгляда на мир. Ей не хотелось, чтобы он смотрел на жизнь столь мрачно: этот взгляд не мог сделать его счастливым, а следовательно, угрожал и ей. В ее жизни полицейские не играли никакой роли, и ей даже в голову не приходило почувствовать угрозу с их стороны. Полицейские не были ни друзьями, ни врагами, они являлись просто частью городского ландшафта, следили за порядком и за тем, чтобы все было по закону; если полицейский – она считала всех их людьми недалекими – забывался, его нетрудно было поставить на место. Нетрудно, если ты занимал более высокое положение и обладал большей властью, чем он. Ведь на то, чтобы понять, на кого они работают, у полицейских ума хватало, и ни за что на свете они не стали бы надрываться ради беспомощных и слабых.

Кэсс гладила Эрика по голове, вспоминая, как спорила с Ричардом в самом начале их знакомства на ту же тему: он тогда остро ощущал разделявшую их социальную границу и даже прозвал ее «пленницей рода». Тогда Кэсс стоило большого труда разубедить его, заставить воспринимать ее вне связи с теми, кто держит в руках кнут власти.

Эрик положил голову ей на колени и сказал:

– Вот и все, во всяком случае все, что я могу рассказать на этот день. Мне кажется, тебе следует это знать. – Он колебался, чего-то недоговаривая, сглотнул слюну, и она увидела, как задвигалось адамово яблоко на его горле. Потом выговорил: – Я ничего не могу обещать тебе, Кэсс.

– А я и не жду никаких обещаний. – Она наклонилась и поцеловала его в губы. – Ты очень красивый, – сказала она, – и очень сильный. Я ничего не боюсь.

Эрик посмотрел на нее снизу вверх, показавшись Кэсс одновременно ее ребенком и ее мужчиной – по ее бедрам пробежала дрожь. Он поцеловал ее, вытащив из волос две шпильки, – и сразу же утонул в золотых волосах. Потом, притянув к себе, уложил рядом. Радуясь и волнуясь, как дети, они разделись, восхищенно любуясь друг другом. Кэсс почувствовала, что возвращается в то далекое, почти забытое время, когда она еще не звалась Кэсс, а была бесхитростной, кроткой, горделивой, ждущей решения своей судьбы Клариссой, когда душа еще не была усталой, а любовь, хотя уже маячила на дороге, до калитки еще не добралась. Эрик не сводил глаз с ее тела, оно казалось ему свежесозданным творением, еще влажным – только что из рук Творца, и его восхищение передалось Кэсс. Глядя, как он идет выключить настольную лампу, она любовалась им, вспоминая тела своих детей, Пола и Майкла, которые вышли из ее лона, – такие совершенные, так много обещавшие в будущем. Слезы брызнули у нее из глаз, подобно роднику, забившему в пустыне от жезла Моисеева. В свете ночника, горевшего над ее головой, тело Эрика блистало, и у Кэсс рука не поворачивалась погасить свет. Она следила за ним во все глаза. Вот он нагнулся, чтобы снять давно уже замолкнувшую пластинку, вот отключился зеленый глазок проигрывателя, вот Эрик повернулся, глядя на нее очень серьезно потемневшими, запавшими глазами. И Кэсс, меньше, чем когда-либо, понимая, что такое любовь, радостно улыбнулась ему, а он ответил ей робкой ликующей улыбкой. Роли их странным образом уравнялись: каждый как бы заново учился любви и учил другого. И каждый боялся, что безжалостный свет приподнимет покров над самыми невероятными, неразгаданными тайнами.

Кэсс выключила ночник, продолжая видеть в сумерках его надвигающееся тело. Эрик взял ее с непосредственностью и пылкостью юноши: она пробудила в нем дотоле дремавшего зверя, и тот вырвался из клетки с яростью, ошеломившей и изменившей обоих. После он заснул у нее на груди, словно ребенок. Она разглядывала его слегка приоткрытый рот, выступающие вперед матово поблескивающие зубы, тонкую серебристую струйку, стекающую с уголка рта, слабо пульсирующую жилку на поросшей рыжим пушком руке – она давила ей на бедро; одна нога с обращенным к ней коленом поджата, на лежащей ладонью кверху руке подрагивал мизинец; Эрик лежал так, что живота и полового органа не было видно.

Кэсс взглянула на часы. Десять минут второго. Надо возвращаться домой. Чувства вины не было, и это ее обрадовало, хотя некоторая тревога оставалась. Она освободилась от тяжелого груза, снова стала собой – впервые за долгое время.

Кэсс осторожно высвободилась из объятий спящего Эрика, поцеловала его в лоб и укрыла. Затем пошла в ванную и приняла душ. Под струей воды она тихонько запела, а потом с наслаждением вытерлась полотенцем, хранившим его запах. Она одевалась, продолжая мурлыкать себе под нос, потом стала приводить в порядок волосы, но вспомнила, что шпильки остались на ночном столике. Она вышла из ванной и увидела Эрика, сидящим в постели с сигаретой в руке. Они улыбнулись друг другу.

– Как ты себя чувствуешь, детка? – спросил Эрик.

– Чудесно, а ты?

– Тоже чудесно, – и он смущенно засмеялся. Потом спросил: – Тебе нужно уходить?

– Да. Нужно. – Она взяла с ночного столика шпильки и заколола волосы. Эрик притянул ее к себе и поцеловал.

Странный поцелуй, в его продолжительности было что-то печальное. Казалось, он искал в ней нечто такое, что давно уже отчаялся найти, сомневаясь, что это возможно.

– Ричард проснется?

– Не думаю. Впрочем, это неважно. Мы теперь редко проводим вечера вместе – он работает, я читаю, или иду в кино, или смотрю телевизор. – Она коснулась ладонью его щеки. – Не беспокойся.