Он спорил с юношей, но, видя, что его черные брови сдвинуты над переносицей, старался быть ласковым и кротким и говорил:
– Сын мой, еще в старину говаривали, что не берут хорошее железо на гвозди, а честных людей – в солдаты. А ты – мой сын, мой любимый младший сын, и как же мне спать спокойно, зная, что ты скитаешься по всей стране вместе с армией?
Но юноша стоял на своем и сказал, сдвинув черные брови:
– Я уйду.
Тогда Ван Лун стал его уговаривать:
– Я позволю тебе поступить в любую школу и пошлю тебя в большие школы на юге и даже в иностранную школу, где учат любопытным вещам, ты поедешь учиться, куда захочешь, если не пойдешь на войну. Позор для такого человека, как я, у которого есть земля и серебро, иметь сына-солдата.
И так как юноша все еще молчал, то он добавил:
– Скажи своему старому отцу, почему ты хочешь быть солдатом?
И вдруг глаза юноши засверкали из-под бровей, и он ответил:
– Будет такая война, о которой мы не слыхивали, будет революция, будут бои и небывалая война, и наша земля станет свободна!
Ван Лун слушал в изумлении: ни один из сыновей еще не изумлял его до такой степени.
– Не знаю, что это за вздор, – сказал он удивленно. – Наша земля и так свободна. Вся наша хорошая земля свободна. Я сдаю ее кому хочу, и она приносит мне серебро и хороший рис, и ты одет и сыт благодаря земле. Не знаю, какой тебе еще нужно свободы?
Но мальчик прошептал с горечью:
– Ты не понимаешь… ты слишком стар… Ты ничего не понимаешь…
Ван Лун в раздумье смотрел на своего сына и, видя страдальческое выражение молодого лица, размышлял: «Я дал этому сыну все, даже жизнь. Я позволил ему бросить землю, и после меня ни один из сыновей не станет заботиться о земле. Я позволил ему читать и писать, хотя моей семье это уже не нужно».
И, не сводя глаз с юноши, он добавил про себя: «Этот сын все получил от меня».
Потом он пристально вгляделся в сына и увидел, что он был высок, как взрослый мужчина, хотя все еще юношески тонок, и нерешительно пробормотал вполголоса, не замечая в нем признаков возмужалости:
– Что же, может быть, ему нужно еще одно.
И потом он сказал громко и медленно:
– Ну, мы тебя скоро женим.