Сосед вздохнул в ответ:
– Чего мне только не пришлось есть! Как собаки, мы ели падаль и уличные отбросы, когда просили милостыню в городе. И однажды, перед тем как умереть, моя жена сварила суп из какого-то мяса, и я не посмел спросить, что это такое; только я знаю, что у нее не хватило бы духу убить кого-нибудь, и, должно быть, она это нашла. Потом она умерла, так как у нее было меньше сил, чем у меня, и она не вынесла такой жизни. А после ее смерти я отдал дочь прохожему солдату, потому что ей тоже грозила голодная смерть.
Он замолчал, а потом добавил:
– Если бы у меня было зерно, я засеял бы поле, но зерна у меня нет.
– Иди сюда! – повелительно крикнул Ван Лун и потащил его за руку в дом. И велел ему подставить рваную полу, и в нее Ван Лун насыпал семян из запаса, привезенного им с юга.
Он дал ему пшеницы, и риса, и капустных семян и сказал:
– Завтра я приду и вспашу твое поле на моем добром воле.
И вдруг Чин заплакал, и Ван Лун утер глаза и закричал, словно рассердясь:
– Ты думаешь, я забыл, как ты дал мне целую горсть бобов?
Но Чин не мог ничего ответить и только плакал и ушел в слезах.
Ван Луна очень радовало, что дяди больше не было в деревне и никто не знал, где он находится. Некоторые говорили, что он в городе, а другие, что он уехал куда-то далеко вместе с женой и сыном. В его доме в деревне не оставалось никого.
Дочери дяди – и это Ван Лун выслушал в сильном гневе – были проданы, и прежде всех самая красивая, за ту цену, которую за них дали, и даже самая последняя, с рябым лицом, была продана за горсть медяков какому-то прохожему солдату.
Ван Лун усердно обрабатывал землю; ему было жалко терять то время, которое приходилось тратить дома на сон и еду. Ему больше нравилось брать с собой в поле хлеб с чесноком, есть там, стоя на меже, и при этом обдумывать свои планы: «Здесь у меня будет черный горох, а там грядки с рисовой рассадой».
А если он очень уставал за день, он ложился в борозду и засыпал, согретый теплотой земли.
О Лан в доме не сидела сложа руки. Она сама прикрепила циновки к балкам кровли, накопала в поле глины, замесила ее с водой и поправила стены дома, и сложила новую печь, и замазала дыры в полу, размытые дождем. Потом она пошла в город с Ван Луном, и они купили кровати, и стол, и шесть скамеек, и чугунный котел и, чтобы доставить себе удовольствие, купили красный глиняный чайник с нарисованным черной тушью цветком и шесть таких же чашек. Напоследок они зашли в лавку, где продавались курения, и купили бумажного бога богатства, чтобы повесить его в средней комнате над столом, и два оловянных подсвечника, и оловянную курильницу, и две красные свечи, чтобы зажечь их перед богом, толстые красные свечи из коровьего сала с тоненькой тростинкой посредине вместо фитиля.
При этом Ван Лун вспомнил о двух маленьких богах в храме Земли и по дороге домой зашел взглянуть на них. Вид у них был жалкий: лица их размыло дождем, и глиняные тела обнажились и выглядывали из обрывков бумажной одежды. Все забросили их в тот страшный год, и Ван Лун посмотрел на них сурово и удовлетворенно и сказал, как говорят провинившемуся ребенку:
– Так и надо богам, которые приносят людям зло!
И все же, когда дом снова был приведен в порядок, и оловянные подсвечники заблестели, и красные свечи горели в них, и чайник с чашками был поставлен на стол, и кровати снова расставлены по местам, и окно в комнате, где он спал, заклеено новой бумагой, и дверь снова повешена на деревянные петли, – Ван Лун испугался своего счастья. О Лан опять была беременна; загорелые дети возились, как щенята, у порога, и у южной стены сидел и дремал старик отец, улыбаясь во сне. На полях всходы риса зеленели, как нефрит, и даже красивее нефрита, и ростки бобов поднимали свои колпачки над землей. И золота оставалось еще довольно, чтобы прокормиться до нового урожая, если быть умеренным в еде. Смотря на синее небо и плывущие в нем белые облака и чувствуя, что солнце пригревает его вспаханные поля так же, как и его самого, Ван Лун пробормотал неохотно:
– Нужно поставить курительные палочки этим двум в маленьком храме: как-никак у них власть надземлей!
Глава XVI