– Я пришел поговорить относительно небольшой суммы денег, – сказал он нерешительно.
Старый господин сейчас же захлопнул ворота.
– Денег нет в этом доме, – сказал он громче, чем говорил до сих пор. – Этот вор и грабитель, управляющий, – черт бы взял его мать и мать его матери, – забрал все, что у меня было. Долгов платить нечем.
– Нет, нет, – отозвался Ван Лун поспешно, – я пришел отдать деньги, а не получать долг!
Тут послышался резкий визг незнакомого Ван Луну голоса, и вдруг какая-то женщина просунула голову в ворота.
– Вот этого я уж очень давно не слыхивала, – сказала она язвительно.
И Ван Лун увидел, что на него смотрит красивое и злое, сильно накрашенное лицо.
– Входи! – сказала она с живостью и раскрыла ворота достаточно широко, чтобы он мог пролезть в них, а потом за его спиной, покуда он стоял во дворе и изумлялся, снова плотно задвинула их засовом.
Старый господин стоял перед ним, кашляя, и пристально смотрел на него, кутаясь в запачканный халат из серого атласа; на подоле халата болталась обтрепанная и грязная меховая оторочка. Сразу было видно, что когда-то этот халат был очень хорош, потому что атлас все еще был тяжел и гладок, хотя весь в пятнах и так измят, как будто в нем спали. Ван Лун смотрел на старого господина с любопытством и со страхом, потому что он всю жизнь боялся обитателей большого дома; казалось невероятным, чтобы старый господин, о котором он слышал так много, был вот эта старая развалина, внушавшая не больше страха, чем его старик отец, и даже меньше, потому что отец был опрятный и добродушный старик, а старый господин, который раньше был толст, теперь похудел, и кожа обвисла на нем складками, и он был немыт и небрит, и рука у него была желтая и дрожала, когда он гладил подбородок или дергал себя за дряблые губы.
Женщина была довольно опрятна. Ее лицо с резкими чертами было красиво хищной красотой, словно у ястреба, нос с горбинкой, острые черные глаза, бледная кожа, плотно обтягивающая скулы, твердые красные губы и щеки. Гладко причесанные волосы напоминали своим черным блеском зеркало, но по ее речам можно было догадаться, что она не из семьи господина, а одна из рабынь с визгливым голосом и злым языком. И кроме этих двоих – женщины и старого господина – на дворе не было ни души; а раньше здесь сновали взад и вперед мужчины, женщины и дети, суетясь и хлопоча о хозяйстве большого дома.
– Ну, а теперь поговорим о деньгах, – резко сказала женщина.
Но Ван Лун колебался. Он не мог свободно говорить в присутствии господина, и это сейчас же заметила женщина, как и все другое. Она все замечала и понимала раньше, чем были произнесены слова, и визгливо крикнула старику:
– Ну, убирайся отсюда!
И престарелый господин ушел, не прекословя, волоча ноги и кашляя: старые бархатные туфли шлепали на ходу, то и дело соскакивая с его пяток. И Ван Лун, оставшись наедине с этой женщиной, не знал, что ему говорить и делать. Его изумляла стоявшая кругом тишина. Он заглянул на соседний двор, и там тоже не было ни души. По всему двору были разбросаны кучи мусора и грязи, валялась солома, ветви бамбука, сухие сосновые иглы и засохшие стебли цветов, и видно было, что уже давно никто не брался за метлу и не подметал двора.
– Ну, деревянная голова! – сказала женщина так визгливо, что Ван Лун подпрыгнул при звуке ее голоса: так был он визглив и резок. – В чем твое дело? Если у тебя есть деньги, покажи их!
– Нет, – ответил Ван Лун осторожно, – я не говорил, что у меня есть деньги. У меня есть дело.
– Дело, – значит, и деньги, – отвечала женщина. – Деньги или идут в дом, или уходят из дому, а в этом доме нет денег и нечего отдавать.
– Да, но я не могу говорить с женщиной, – возразил Ван Лун смиренно.
Он совсем запутался, и не мог ничего понять, и все еще в изумлении озирался по сторонам.
– Ну а почему бы и нет? – сердито ответила женщина. И вдруг она закричала на него: – Разве ты не слышал, дурак, что здесь больше никого нет?