– Я тебе отец, скажи мне, что у тебя на сердце?
Но юноша только рыдал и качал головой. Кроме того, он невзлюбил своего старого учителя и не хотел по утрам вставать с постели и отправляться в школу. Ван Лун должен был приказывать ему, а иногда даже и колотить. Тогда юноша уходил угрюмо и часто целыми днями шатался по городским улицам, и Ван Лун узнавал об этом только вечером, когда младший сын говорил коварно:
– А старший брат не был сегодня в школе.
И Ван Лун гневался на старшего сына и кричал на него:
– Разве я даром трачу хорошее серебро?
И в своем гневе он бросался на сына с бамбуковой тростью и колотил его, пока О Лан не прибегала из кухни и не становилась между отцом и сыном, и удары падали на нее, как ни изворачивался Ван Лун, стараясь добраться до сына. И удивительное дело, юноша мог расплакаться от каждого случайного упрека, тогда как удары бамбуковой палки он выносил без единого звука, и лицо его было бледно и неподвижно, как у статуи. И Ван Лун ничего не мог понять, хотя думал об этом днем и ночью.
Он думал об этом однажды вечером, после ужина: в этот день он побил сына за то, что тот не пошел в школу. И когда он думал об этом, в комнату вошла О Лан. Она вошла молча и стала перед Ван Луном, и он понял, что она хочет что-то сказать. И он промолвил:
– Говори. В чем дело, мать моего сына?
И она сказала:
– Нет пользы колотить мальчика, как ты это делаешь. Я видела, как то же самое бывало с молодыми господами во дворах большого дома, и на них нападала тоска. И когда это случалось, старый господин находил для них рабынь, если они сами не нашли уже их, и все это легко проходило.
– Этого совсем не нужно, – возразил Ван Лун. – Когда я был молод, я не знал никакой тоски и никаких слез и вспышек гнева, и рабынь я также не знал.
О Лан подумала и потом ответила медленно:
– Правда, я видела это только у молодых господ. Ты работал в поле, а он живет, как молодой господин, и в доме ему нечего делать.
Ван Лун, поразмыслив немного, понял, что в ее словах есть правда. Когда он сам был молод, ему некогда было тосковать: ему приходилось вставать с зарей и идти за быком с плугом, а в жатву нужно было работать так, что ныла спина, и он мог плакать сколько угодно, потому что никто его не слышал. И ему нельзя было убежать, как бегал его сын из школы, потому что тогда ему нечего было бы есть.
Он вспомнил все это и сказал себе: «Но мой сын не таков. Он слабее меня, и его отец богат, а мой был беден; и ему нет нужды работать, потому что в поле у меня работают батраки, а кроме того, нельзя же взять такого ученого, как мой сын, и приставить его к плугу».
Втайне он гордился, что у него такой сын, и он сказал О Лан:
– Что же, если он похож на молодого господина, то это другое дело. Но я не стану покупать для него рабыни. Я сосватаю его, и мы рано его женим. И это нужно сделать скорей.
И он встал и вышел на внутренний двор.
Глава XXIII
Лотос, видя, что Ван Лун рассеян в ее присутствии и думает не о ее красоте, а о чем-то другом, надулась и сказала: