– Послушайте, мсье, мне кажется, я ясно выразился, когда ответил, что у меня сейчас в гараже нет такой машины. Ничего подобного! Ничего! Ничего! Желаете – поищите, но ее просто не существует.
– А когда вы сможете ее получить?
– Почем мне знать? Может быть, через восемь дней. Возможно, через месяц.
– Не думаю, что вы хотите продать мне машину, – сказал он. – Наверное, мне стоит обратиться к вашим конкурентам, их модель послужит мне ничуть не хуже.
Он выскочил на улицу, а я, остолбенев, смотрел невеже вслед. Но, надеясь что-то выгадать, он в конце концов сядет в лужу. Потому что мсье Лежуп, который торгует автомобилями по соседству со мной, обслужит этого типа не раньше, чем изучит его характер, его искренность и степень его желания купить автомобиль не менее пристально, чем сделал бы я сам. Невежа кончит тем, что вообще останется без машины.
Девушки верят в девушек[183]
Еще в 1912 году Каслы, придав респектабельности современному танцу,[184] привели в кабаре хорошую девушку и усадили ее рядом с девушкой откровенно плохой – в тот момент и началась Эра Эмансипе. Десять примерно заповедей рухнули в годы военной неразберихи, а потом возникла потребность оставаться на гребне тогдашнего возбуждения. Появились книги, расширявшие границы свободы, появилось поколение, образованием которого полностью занимались женщины, в результате чего оно оказалось легковнушаемым и безропотно потянулось к новым горизонтам послевоенной вольницы. К 1922 году молодежь подверглась полному перевоплощению – некоторые говорят, извращению, – и все это перестало быть весело: «движение эмансипе» в истинном своем виде иссякло.
Но смогло ли это движение полностью избавиться от сантиментов, бросало ли вызов хоть чему-то, кроме сомнительных биологических данных? (Например, то, что длительное ухаживание является нормальной и здоровой прелюдией к браку, особенно для мужчин, вызывает сильнейшие сомнения.) Напротив, девушка, кидающаяся в объятия своему ухажеру, придерживалась утвержденного литературного образца. Она была теккереевской Беатрисой Эсмонд,[185] которая в 1912 году вернулась к жизни у Уэллса в «Тоно Бенге» под именем Беатрисы Норманди, после чего ее принялись старательно копировать самые великосветские и отважные лондонские дебютантки. От обворожительной уэллсовской Беатрисы пошли дамы Майкла Арлена,[186] да и почти всех, кто описывал молодых героических англичанок, – однако мне кажется, что группа юнцов из Чикаго, которые примерно в 1915 году открыли для себя автомобиль, зародилась даже более спонтанно. Как бы то ни было, к концу войны вся эта публика уже буквально хлюпала от сентиментальности; тут в нее вцепились авторши дамских романов, ее подхватила толпа, а в той толпе бежала, слегка задыхаясь, женщина сорока четырех лет, и эмансипе, еще жившая в ней, с некоторым удивлением узнавала в собственном облике собственную же мать.
Все было кончено; вчерашняя мода, господи, какой кошмар! Шагать в передовом отряде – одно, тащиться со всем стадом – другое, а тут разом возник индивидуализм, а с ним – современный, внушающий определенную тревогу культ героини.
Прежде чем завести об этом разговор, неплохо вспомнить, что поколение в истинном смысле этого слова, представляющее собой четко выраженный тип и объединенное сходством взглядов и поведения, не возникает каждые три-четыре года. Грубо говоря, девушки, которые стали или могли бы стать дебютантками в 1917–1919 годах, были только ядром сумасшедшего поколения – и ряды их полнились за счет девушек помоложе и постарше, которые ни за что не хотели что-то пропустить, потому что сумасшедшие их товарки явно развлекались по полной. Теперь движение это растеклось по закрытым клубам, европейским казино, по сценам и даже по домам – и празднует тридцатый свой день рождения. Возможно, другого такого поколения не возникнет, если не будет новой войны или новая юность не обозначит себе новые рубежи, до которых нужно доплеснуться, и новые пределы, которые нужно заполнить. Ибо юность не оригинальна: уберите со сцены автомобиль – и сногсшибательное действо, будоражившее всю страну десяток лет, тут же рассыплется. Обезьяна, привязанная к велосипеду, по сути, не имеет никакого значения. Рассматривать имеет смысл только изменения души.
Когда я был очень молод, многие девушки все еще собирали автографы и после утреннего спектакля дожидались Элси Дженис или Этель Бэрримор у артистического выхода. Возможно, культ героини – это лишь усиленная и сконцентрированная форма того же самого, однако мне так не кажется. Мне кажется, женщины твердо уверились в том, что у мужчин научиться ничему ценному уже нельзя. В общем случае умный мужчина либо гуляет сам по себе, либо отправляется за развлечениями в интеллектуальную среду – то есть заполучить его удается редко; бизнесмен редко привносит в светскую беседу нечто сверх того, что вычитал в газетах, а к этому добавляется страстное желание, чтобы его развлекали; в итоге в тысяче и одном женских мирах по всей стране мужской голос, как правило, представлен женоподобными и слабыми, нахлебниками и неудачниками.
Примечательно, что с военных времен первая группа значительно выросла в числе. Определенные слова, употребляемые для описания определенного типа, вошли в повседневный язык. За популярной женщиной из большого города, как правило, таскаются один-два подобных субъекта, которые всегда готовы принять ее сторону, расхвалить ее наряд, пустить очередную сплетню – а главное, постоянно быть под рукой.
Если можно в качестве доказательства привести несколько сомнительное место, так в Лос-Анджелесе множество очаровательных и почти всегда хорошеньких женщин, вокруг которых увиваются всяческие актеры, рекламщики, костюмеры, приживальщики и бедные родственники, – а в субботние и воскресные вечера к ним добавляются особо толстокожие бизнесмены. На скольких вечеринках мне доводилось видеть, как привлекательные девушки потихоньку ускользают в уборную, чтобы поболтать там и пошутить между собой, потому что им смертельно надоели все эти мужчины. Да и во всей стране наблюдается сходная тенденция. Поскольку никому толком не ведомо, чего именно хотят мужчины – «Как мне лучше действовать, побыстрее или впрямую? Помочь ему добиться успеха или выйти за него, только когда сам добьется? Образумиться или сохранять молодой задор? Родить одного ребенка или четверых?» – все эти вопросы, когда-то занимавшие только определенные классы общества, теперь занимают каждую девушку, но за ответами они теперь обращаются не к мужчинам, а к своим подругам. «Обожания» когда-то были свойственны одним лишь пансионеркам – теперь всякое проявление отважного индивидуализма делает женщину предметом культа. Свои последовательницы есть не только у Эдны Миллей, Хелен Уиллс, Джеральдины Фаррар и королевы Румынии, громкие голоса одобрения звучат и в адрес Эми Семпл Макферсон и даже Рут Снайдер.[187] Какое влияние оказывает подобное преклонение перед женщинами на молодую девушку?
Она ведет себя тихо – чтобы другие девушки не обвинили ее в нахрапистости, из тех же соображений она все усерднее оттачивает вежливость. Ей хочется, чтобы ее считали простой и искренней, потому что в среде девушек приветствуются именно эти качества. Она меньше пьет, правда не на умученных скукой Юге и Центральном Западе, где эта мода пока не прошла. Она «немного разбирается в музыке», однако вряд ли виртуозно играет на рояле, потому что играют – для мужчин, среди женщин об этом лишь говорят. Она имеет неплохое представление о калориях и ни малейшего – о готовке, по той же самой причине. Впрочем, она бы с готовностью освоила все эти навыки, если бы полагала, что они позволят ей отличиться. «Отличиться» – это главное, и не только как Клара Боу, но и как мадам Кюри.[188] Перед нами, по сути, проявление старого американского идеализма, вышедшего за пределы дома, который более не поглощает женщину до конца; идеализм этот беспокойно выискивает мессий женского пола, но совершенно равнодушен к саморазрекламированным чучелам в сорочках, а к высоким целям, за которые поколение постарше воевало все эти двадцать лет, он уже поостыл – и отреагировал странным образом: стал консервативен, осмотрителен, склонен к выжидательной позиции.
В прошлом году на Ривьере еще встречались молодые англичанки, которые по-прежнему верили в мужчин, – это заметно по подчеркнутому покачиванию бедрами, когда они идут по улице, по тому, над чем они так заливисто смеются, – будто до сих пор извиняются за то, что родились девушками, и стараются быть «добрыми товарками» критически настроенным старшим братьям. Но что касается остальных – американок от француженок можно отличить только по тому, что они хорошенькие, – явственное пренебрежение, с которым они относились к своим спутникам мужского пола, повергало чуть ли не в шок. Помимо материальных вещей, высочайшим и самым востребованным образцом мужчины считался «старый добрый конь», будь то муж, жених или любовник. Мужественность поочередно объявлялась удушающей, скучной, тиранической или попросту смешной. Помню, как на вопрос весьма завидного поклонника средних лет, дозволительно ли закурить в ее обществе сигару, одна девушка ответила: «Ну разумеется. Я просто обожаю хорошие сигары», – и по столу пробежала волна едва подавленного смеха. То был голос из другой эпохи – он звучал бурлеском. Разумеется, мужчины оставались нужны и желанны, а вот желания угодить им, а уж тем более их
Принца, Героя более не существует – вернее, он нигде не показывается, потому что общество, пребывающее в смятении, широко распахнувшее свои двери, лишилось стабильности, которой отличалось тридцать лет назад. В Нью-Йорке давно уже было непросто обеспечить численный перевес мужчин над женщинами на балах дебютанток. Выходя «в свет», молодая девушка может быть уверена только в одном: что ей встретится множество мужчин, способных разбудить ее биологические позывы, – уж на это-то гетерогенный ряд танцоров, томящихся у стенки, способен, даже если не способен больше ни на что.
Нынешнее ее отношение к вопросам нравственности совпадает с общепринятым в стране – иными словами, девушки за двадцать больше не отождествляют чистоту с добродетелью; правда, если им нравится делать вид, что для них одна равнозначна другой, никто им не мешает. Некоторые представительницы старшего, менее испорченного поколения предпочли бы, наверное, чтобы автор посвятил всю статью именно этому явлению – а в конце добродетельно вышвырнули бы журнал в окно. Ибо Америку населяют не два типа людей, а два типа мышления: первые делают то, что им нравится делать, вторые делают вид, что такого понятия не существует вовсе. Достаточно самого беглого, но честного взгляда, чтобы понять: мы во всей полноте восприняли французскую легкость нравов в отношении секса, как на словах, так и на деле, с той лишь разницей, что в Америке легкость эта распространяется и на девушек.
О своих правилах поведения нынешняя девушка говорит редко, тут она куда более сдержанна и менее хвастлива, чем ее сестра из эмансипе, – и это напоминает мне о том, что во дни господства условностей девушки, которые склонны были «вешаться на шею», не говорили об этой своей привычке вслух. Трудно тут делать обобщения, однако все отчетливее становится видно, что почти все преграды уже пали. Мужчин, которых в рамках общенационального матриархата низвели до животных для спаривания, никто больше не рассматривает как владык, проповедников и судей, которые требуют отчета и выносят приговор, потому что так они просто «дуря"т», – да и вообще, кто их будет слушать? Все время увеличивается число девушек, которые предпочитают идти по жизни в одиночестве.
Кроме того, современная девушка одевает в мантию хорошего вкуса многое из того, что раньше считалось предосудительным. Усвоив манеры и своей довоенной матушки, и своей послевоенной сестры, она взяла понемногу у каждой и теперь, странствуя по Европе, демонстрирует стойкость и уверенность в себе, на фоне которых молодые англичанки выглядят незрелыми, а француженки – скованными и грубоватыми. На данный момент она – наш самый лучший, самый востребованный продукт в смысле красоты, очарования и отваги, и как-то непатриотично задаваться вопросом, не приведет ли ее все это совершенствование к одной только беспечной прогулочке по узкому стальному поясу нашего благосостояния. Остается открытым вопрос, способен ли какой-либо вид – столь тщательно взращенный, столь тщательно огороженный от всяких тревог, хотя бы чего-то достичь.
ebooksa