– Куда?
– Наверх, под купол, в сторожевую башню – называйте это, как вам угодно. Я покажу, ступайте за мной.
Башня тесна и полна топленого безмолвного зноя, пока писатель не открывает застекленные створки купола, впуская вечерний ветер. Насколько хватает взгляда, вы видите реку, петляющую меж зеленых лужаек, деревьев, фиолетовых домов и красных трущоб, смешавшихся в милосердных сумерках. И пока вы стоите там, ветер усиливается, и вокруг башни начинает свистеть буря, неся мимо птиц.
– Мне довелось здесь пожить, – сообщает писатель чуть погодя.
– Здесь? И долго?
– Нет, недолго, в юности.
– Наверное, вам было тесновато.
– Я не замечал.
– А вы бы хотели снова попробовать?
– Нет, да я бы и не смог, при всем желании.
Зябко поежившись, писатель закрывает оконные створки. Пока они спускаются, посетитель будто бы оправдывается:
– Дом как дом, совершенно такой же, как у всех, правда?
Писатель кивает:
– Когда я строил его, я так не думал, но, в конце концов, я полагаю, он все-таки стал совершенно таким же, как другие дома.
Литератор на склоне дня[378]
Проснувшись, он почувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо за последние недели, а то и месяцы, – сей факт он осознал от противного, поскольку не чувствовал себя плохо. Минуту он постоял, прислонясь к дверному косяку в проеме между спальней и ванной, пока не убедился, что голова у него не кружится. Ни капли, даже когда он, нагнувшись, пошарил под кроватью в поисках тапочек.
Солнечное апрельское утро было в разгаре, он понятия не имел, который час, потому что давно не заводил часы, но, пройдя через всю квартиру в кухню, он увидел, что его дочь уже позавтракала и ушла и принесли почту, стало быть – где-то после десяти.
– Думаю, мне надо сегодня выйти на воздух, – сказал он служанке.
– Это пойдет вам на пользу – нынче славный денек.
Она была из Нового Орлеана, черты лица и цвет кожи выдавали ее арабское происхождение.