Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

22
18
20
22
24
26
28
30

Колоссальных размеров полицейские с чертами Парнелла, де Валеры и Даниела О’Коннелла, гигантских размеров полицейские с чертами мистера барбоса, Эда Уинна, экс-президента Тафта, Рудольфа Валентино[434] – строгие черты, раздолбайские черты, печальные черты – все это скользило мимо, как синие верстовые столбы, сжималось и укорачивалось, исчезало вдали, ускользало вдоль нисходящей черты, будто перед нами лежал набросок, сделанный студентом, изучающим законы перспективы. А потом отодвинулся и сам город, отодвинулся от нас и отстал, и мы, невольно подрагивая в унисон с паромом на Нью-Джерси, дружно пожалели все эти оставшиеся за спиной лица, мы почти зарыдали от жалости, ведь им не ощутить на себе ласки солнечного света, которую ощутим мы, не полакомиться персиками и печеньем, не катить по белым дорогам от рассвета до восхода луны… Быть молодым, держать путь к далеким холмам, стремиться туда, где с дерева свисает овеществленное счастье – кольцо, которое нужно зацепить копьем, пышный венок, который нужно завоевать… Все это еще возможно, думали мы, еще есть гавань, где можно укрыться от скуки, от слез и разочарований неподвижного мира.

II

За рекой оказалось, что уже четыре часа. Мимо пролетали болота, среди которых плавает Нью-Джерси, вслед за ними мелькнули три самых уродливых города на свете. Мы мчались по желтой ленте дороги в сиянии одного из тех ласковых солнц, которые я так хорошо успел узнать за четыре года, – солнц, которым предназначено освещать изящную загорелую красу теннисных кортов и зеленые лужайки изысканных сельских клубов. То в основном были солнца Принстона, бело-серо-зелено-красного города, где один ленивый год сменяет другой, а юность и старость бессменно лелеют иллюзии, каждая свою.

Желтая лента вела нас дальше. Солнце раздробилось на геометрические фигуры, перекинулось сияющим облаком и внезапно исчезло. Сумерки поползли от Нью-Брансуика, от Динса, от Кингстона. Деревушки, лишившиеся в темноте имен, встречали нас желтыми квадратами разрозненных окон, а потом темное небо нависло над дорогой и полями, и мы потеряли дорогу.

– Высматривай башни, – сказал я Зельде. – Это и будет Принстон.

– Так темно же.

На перекрестке нам встретился дорожный указатель – он молитвенно простирал белые призрачные руки. Мы остановились, вышли, я чиркнул спичкой. Из темноты выплыли на миг четыре названия. Одно из них было нам знакомо: «Нью-Йорк, 30 миль». Какое облегчение, – по крайней мере, мы по-прежнему двигаемся к Нью-Йорку, хотя, посетила нас удручающая мысль, возможно, что и от него. Во всяком случае, мы не в Нью-Йорке и не на другой его стороне – хотя за последнее я бы не поручился.

Я обернулся к Зельде, которая невозмутимо разглядывала накрытый стол небес:

– Что будем делать?

– Видишь ли, – ответила она по прошествии некоторого времени, – карта «Высокоурожайных семян» нам тут не помощник, потому что весь этот кусок Нью-Джерси закрыт белым кружком с надписью: «На этой территории используются только наши высокоурожайные семена».

– Уже десятый час.

– Посмотри, какая Луна! – произнесла она, восторженно указывая рукой. – Она…

– Да, но хочется попасть в Принстон, поесть и поспать.

– Ты хочешь сказать, что четыре года проучился в Принстоне и не выучил названий окрестных городков – и не в состоянии их опознать?

– Да кто его разберет, может, мы уже рядом с Атлантик-Сити – в каких-нибудь пригородах. Послушай-ка! Черт возьми, похоже, мы и правда у моря. Слышишь, как прибой…

После этого мы рассмеялись. Прибой – если это был прибой – вдруг замычал. В темноте, густой бархатистой темноте, мы хохотали в голос, и корова, под шорох травы и ребяческий перестук копыт, умчалась прочь, чтобы поизображать океан на другом конце пастбища. И повисла тишина, которую нарушали лишь беспрерывные жалобы мотора Самоходной Развалюхи и наши голоса, тихие и кроткие, как хорошо воспитанная совесть.

– А ты действительно думаешь, – в голосе Зельды звучало неприкрытое любопытство, – что мы где-то рядом с Атлантик-Сити? Потому что тогда я бы с удовольствием туда заехала.

Корова замычала снова, где-то вдали. Луна, даже не извинившись, нырнула в облако. Я залез обратно в Самоходную Развалюху; мне понемногу становилось не по себе.

– Можем переночевать под открытым небом, – мечтательно предложила Зельда.

– Прекрасная мысль, – одобрил я. – Переверну машину вверх дном, и ляжем под ней спать.