Разумеется, есть. В царстве животных полным-полно свойств, которые возникли в ходе эволюции по одной причине, но также используются и по другим. Копыта у копытных животных возникли для того, чтобы бегать по твердой поверхности, но они также позволяют неслабо лягнуть преследователей. Руки приматов возникли в ходе эволюции для того, чтобы хвататься за ветки, но также позволяют детенышам держаться за мать, что весьма умно, если ты путешествуешь по верхушкам деревьев. Рты рыб предназначены для приема пищи, но они могут служить и загоном для мальков у цихлид. Считается, что восприятие цвета появилось у наших предков-приматов, питающихся фруктами, для того чтобы они могли определить спелость плода. Но, как только мы научились воспринимать цвет, эта способность позволила нам читать географические карты, замечать, что кто-то покраснел, и подбирать туфли под цвет блузки[468].
Тела и чувства могут иметь разные назначения, и то же самое относится и к поведению. Его изначальная функция не всегда говорит нам, как оно будет использоваться в повседневной жизни, поскольку поведение обладает «мотивационной независимостью».
Мотивация поведения редко включает в себя цели, для которых оно возникло в ходе эволюции. Эти цели остаются скрытыми за пеленой эволюции. Например, склонность к заботе появилась у нас для того, чтобы растить своих биологических детей, но милый щенок тоже пробуждает в нас похожие чувства. Несмотря на то что эволюционная цель стремления к заботе и воспитанию заключается в размножении и получении потомства, оно не является частью его мотивации.
После смерти матери другие взрослые приматы часто заботятся о детеныше, если он уже был отлучен от груди. Люди также нередко усыновляют детей, иногда проходя через адские муки бюрократических процедур, лишь бы ребенок попал к ним в семью. Еще более странным представляется усыновление представителя другого биологического вида, как это случилось с Пеа, спасенной страусихой в Центре охраны дикой природы Дэвида Шелдрика (Кения). Пеа любили все слонята-сироты в центре, и она особенно заботилась о детеныше по имени Джотто, который всегда держался к ней поближе и спал, положив голову на ее покрытое перьями тело. Материнский инстинкт невероятно щедр[469].
Некоторые биологические пуристы называют такое поведение «ошибкой». По меркам адаптивных целей Пеа допустила огромную ошибку. Но стоит переключиться с биологии на психологию, наше восприятие изменится. Потребность заботиться о несчастных малышах реальна и охватывает более широкие категории, чем просто семья. Таким же образом, когда люди-волонтеры выталкивают севшего на мель кита обратно в океан, в ход идут эмпатические импульсы, которые, уверяю вас, развились не для того, чтобы заботиться о морских млекопитающих. Эмпатия развилась у людей ради семьи и друзей. Но, как только появляется какая-то способность, она начинает жить своей жизнью. Вместо того чтобы называть спасение кита ошибкой, нам стоит быть благодарными, что эмпатия не привязана к своему эволюционному назначению. Это и делает наше поведение таким разнообразным.
Так же можно воспринимать и секс. Даже если анатомия наших гениталий и половые устремления возникли ради зачатия детей, большинство из нас занимается сексом, не особо заботясь о последствиях. Я всегда считал, что главным стимулом к сексу является удовольствие, но в ходе опроса, проведенного американскими психологами Синди Местон и Дэвидом Бассом, люди назвали невероятное количество причин для этого занятия. Они варьировали от «хотела порадовать своего молодого человека» до «нам было нечем заняться» и «мне было любопытно, какая она в постели». Если люди обычно не думают о размножении, занимаясь любовью, то животные, которым неизвестно об этой взаимосвязи, думают о нем еще меньше. По крайней мере, я ни разу не видел доказательств, что их это интересует. Они спариваются, поскольку привлекают друг друга или поняли, что это доставляет удовольствие, а не потому, что стремятся размножаться. Нельзя хотеть того, о чем ты не знаешь[470].
Мотивационная независимость позволяет половому влечению действовать там, где гендерные комбинации не могут привести к зачатию. Оно вполне может сочетаться с другим проявлением социальной жизни — приятельством между особями одного пола. У всех приматов молодые самцы ищут компании самцов, а самки — самок в качестве партнеров по играм, создавая таким образом социальные сферы, разделенные по половому признаку, которые сохраняются и в их взрослой жизни. Эти сферы порождают огромное удовлетворение и удовольствие, которое иногда выливается в сексуальную деятельность. Жесткая граница между социальной и половой сферой в человеческом сообществе искусственна. Это культурное изобретение, которое, несмотря на моральные и религиозные увещевания, склонно давать трещину.
Когда Джоан Рафгарден делала обзор существующих теорий об эволюции гомосексуальности, она пришла к выводу, что дело — в удовлетворении путем физической близости у млекопитающих, «у которых имеются гениталии, полные нейронов, позволяющих испытывать удовольствие, и которые используют свои гениталии для подачи сигналов и для социальных целей, не сводящихся к обмену гаметами». Это, пожалуй, лучший способ рассматривать однополый секс: не как специально развившееся качество, которое резко контрастирует с гетеросексуальным поведением, а как итог сексуальных стремлений в сочетании с влечением к представителям своего пола[471].
Несмотря на множество параллелей между однополым сексом у людей и других животных, большая разница заключается в том, что люди склонны навешивать ярлыки на половое поведение и ориентации и раскладывать их по полочкам. А это приводит к нетерпимости. Что касается приматов, они воспринимают каждого таким, каков он есть, без всякой оглядки на то, вписывается он в рамки большинства или нет.
13. Проблема дуализма. Разум, мозг и тело едины
Завести второго ребенка — это прекрасное противоядие от иллюзии, будто мы контролируем, какими вырастут наши дети. Родители могут воспринимать первенца как податливую глину в своих руках, из которой можно вылепить что угодно. Но, воспитывая второго ребенка в том же духе, они неизбежно получат другой результат. Как выразилась Мэри Миджли в посвящении к своей книге «Зверь и человек» (Beast and Man, 2004): «Моим сыновьям, которым я бесконечно благодарна за то, что они так ясно дали мне понять: человеческий ребенок — это не чистый лист»[472].
Это понимание усиливается, если у родителей рождается дочь после сына или сын после дочери. Теперь дело не только в характере личности: гендер тоже играет свою роль. Редко когда родитель после такого опыта продолжает ставить воспитание выше природы.
Тем не менее в научных дискуссиях воспитанию все еще отводится исключительная роль. Я не имею понятия, почему это так, и пытался донести свое видение, описывая поведение самцов и самок наших ближайших сородичей. Выводы из этого нельзя назвать стопроцентно убедительными, но как минимум этот подход намного богаче, чем клише о самце-повелителе у обезьян, которое нам навязывали в эпоху нехватки знаний. Различия между человеческими гендерами имеют много общего с различиями между полами у приматов, благодаря чему становится ясно, что мы не избежали сил эволюции.
И я даже не затрагивал тему гормонов и мозга, которая привнесла бы еще одну — биологическую — грань в это обсуждение. Я стараюсь этого не делать, поскольку не специалист в данной области, хотя и был всю жизнь окружен коллегами, которые знают эту тему. Их работы научили меня тому, что все не так просто. Даже в привычном на первый взгляд утверждении, что тестостерон способствует насилию, есть подвох. Мы воспринимаем этот гормон как сущность мужественности и, когда говорим о самоуверенном парне, подразумеваем, что у него, должно быть, полно тестостерона. Тем не менее нельзя все списывать на бурлящие в нем гормоны. Во-первых, женщины тоже производят тестостерон, хоть и в меньшем количестве. И хотя агрессивное поведение требует тестостерона (поэтому кастрация может понижать агрессию), между ними нет прямой связи. Когда самцов обезьян помещают вместе в неволе, уровень тестостерона у них в крови не позволяет предсказать, кто будет более агрессивен. И наоборот, уровень агрессии, который демонстрирует каждая особь, может предсказать последующий уровень гормона. Гормоны и поведение взаимно влияют друг на друга[473].
Что касается мозга, мы сталкиваемся с той же проблемой. Различаются ли мужской и женский мозг от рождения, или это различие возникает как результат разного социального воздействия? В своей книге «Гендерный мозг» (The Gendered Brain, 2020) британский нейробиолог Джина Риппон защищает вторую позицию, считая различия между полами в мозге следствием жизненного опыта. Она утверждает, что человеческий мозг изначально гендерно-нейтрален, как печень или сердце[474]. Но ни печень, ни сердце не являются гендерно-нейтральными, и многие нейробиологи утверждают, что мозг становится маскулинным или фемининным под влиянием гормонов еще в утробе матери. Книгу Риппон критиковали за преуменьшение различий в мозге. Например, британский психолог Саймон Барон-Коэн считает, что расстройства аутичного спектра (которые встречаются у мальчиков в три или четыре раза чаще, чем у девочек) — это экстремальное выражение типично мужского мозга[475].
Это — запутанная и острая дискуссия, не в последнюю очередь из-за периодических обвинений в «нейросексизме». Единственное, с чем соглашаются обе стороны, так это то, что между женским и мужским мозгом больше сходства, чем различий. Животные играют ключевую роль в этой дискуссии, так как на формирование их мозга не влияет культурная среда человеческого общества. Если их мозг отличается в зависимости от пола — а это действительно так, — с чего бы нашему мозгу быть гендерно-нейтральным? Например, недавнее изучение обезьян-капуцинов показало, что между мозгом самцов и самок существует заметная разница в областях коры, ответственных за функционирование высокого порядка. Эти области сильнее развиты у самок, чем у самцов. Но и здесь мы не можем отбросить идею об изменениях в мозге, обусловленных личным опытом, учитывая, насколько по-разному живут самцы и самки капуцинов[476].
Эти противоречия породили более 20 000 научных работ о половых различиях в мозге. Я с удовольствием предоставлю специалистам решать, насколько они существенны. Моей же целью в этой книге было сравнить поведение людей с поведением других приматов.
Я сознаю, что многие люди предпочитают держаться от животных подальше. Выражаясь словами Риппон: «Опять эти проклятые обезьяны!» За пределами науки, а иногда и в ее пределах распространено мнение, что, хотя наши тела — продукт эволюции, наш разум полностью принадлежит нам. Люди не подчиняются тем же законам природы, что и животные, и мы чувствуем и думаем так, как чувствуем и думаем, по свободному выбору. Я считаю эту позицию формой неокреационизма: она и не отвергает, и не признает эволюцию. Как будто эволюция резко затормозила, достигнув человеческой (и только человеческой) шеи, оставив наши возвышенные головы в покое!
Это все высокомерие. Наш биологический вид удостоился владения языком и нескольких других интеллектуальных преимуществ, но в социально-эмоциональном плане мы приматы до мозга костей. У нас имеется большой обезьяний мозг и физиология, которую он подразумевает, включая то, как мы ориентируемся в мире (преимущественно) двух полов. Называя их «гендерами», мы ничего не меняем. Какой бы утонченной не стала наша риторика, мы никогда не сможем окончательно отделить культурную категорию «гендер» от биологической категории «пол», а также от тел, гениталий, мозга и гормонов, которые к ней прилагаются. Это немного похоже на то, как в Cредние века знать называла себя «голубой кровью», хотя мы все знаем: если знатного лорда пронзить копьем, кровь, вытекающая из него, будет красной. Исходная человеческая биология все равно выйдет на поверхность.
То, что мы от природы принадлежим к тому или иному гендеру, не умаляет ценности гендерной концепции. В той степени, в которой она привлекает внимание к общим культурным моментам, усвоенным ролям и ожиданиям, возлагаемым обществом на каждый пол, эта концепция только обогащает дискуссию. Сопоставление гендера и пола указывает на то, что все наши поступки совершаются под влиянием двух факторов: биологии и окружающей среды. Мы не можем обсуждать различия между мужчинами и женщинами, не беря в расчет оба этих фактора. И поэтому также поучительно исследовать различия между полами в рамках ключевой для этой книги треугольной схемы — люди, шимпанзе и бонобо, поскольку, сравнивая себя с другими приматами, мы учитываем фактор эволюции.
ebooksa