Но картина, которую мы получим, далеко не однозначна. Проблема, если мы ее так назовем, заключается в различиях между этими тремя гоминидами. Двое наших ближайших родичей имеют совершенно разные качества. Шимпанзе значительно более воинственны, чем бонобо, и оба вида обладают абсолютно отличной друг от друга межполовой динамикой. Одно это уже исключает простой эволюционный сценарий, несмотря на то что некоторые ученые предлагают нам его, в упор не видя бонобо и не воспринимая их всерьез — как белую ворону в нашем семействе. Будучи наблюдательным от природы, я замечаю, как при упоминании бонобо в дискуссии мои коллеги часто ерзают на своих местах, смущенно усмехаются, почесывают головы и в целом демонстрируют неловкость. Бонобо до крайности неудобны тем, кто строит свою концепцию эволюции на основе мужских занятий, таких как охота и война. Шимпанзе подходят для этих идей значительно больше. Однако наши знания о генетике и анатомии не дают нам ни малейшего повода принимать за модель нашего общего предка шимпанзе, а не бонобо.
Но мозаика различий между этими тремя гоминидами не может заслонить ряд общих для них качеств. Индивиды мужского пола ориентированы на статус, а женского — на заботу об уязвимом потомстве. Особи мужского пола больше склонны к физическому (хотя и не всегда социальному) доминированию, а также к открытой конфронтации и насилию, в то время как женские особи более заботливы и посвящают себя детенышам. Эти тенденции проявляются уже на ранних жизненных этапах: молодые самцы более энергичны и склонны к игривым потасовкам, молодые самки в основном проявляют интерес к куклам, детенышам и заботе о них. Такое архетипическое различие между полами свойственно большинству млекопитающих, от крыс до собак и от слонов до китов. Оно сформировалось в ходе эволюции благодаря различным способам передачи своих генов следующему поколению у обоих полов.
Но даже эта ярко выраженная разница между полами не абсолютна. Для нее характерно обычное бимодальное распределение, где имеются область взаимного перекрытия и возможность исключений из правил. В пределах каждого биологического вида самцы и самки могут быть очень разными, и различия, которые мы наблюдаем между ними, иллюстративны, а не нормативны. Никто не утверждает, что самцы обязаны вести себя таким-то образом, а самки — другим. Говорится лишь о том, что представители разных полов обычно преследуют разные цели, что приводит к различию в их поведении.
Другие предполагаемые различия между полами оказалось сложно подтвердить. Например, обычно полагают, что самцы больше склонны к созданию и поддержанию иерархий и из них получаются лучшие руководители, тогда как самки предпочитают жить в мире и согласии. Считается также, что самки более общительны и менее распущенны сексуально, чем самцы. Во всех этих вопросах мои исследования показали лишь незначительные различия или полное отсутствие таковых. Соперничество между самками, пусть и не физическое, широко распространено и бывает очень острым. Половая жизнь у самок, по-видимому, ничуть не менее авантюрна, чем у самцов. Оба пола выстраивают социальную иерархию и находят себе друзей на всю жизнь, даже если детали этих процессов могут различаться.
Имеются также исключения из правила, которые дают представление о гибкости нашего поведения, так же как и поведения наших собратьев-гоминид. Например, самцы человекообразных обезьян могут быть невероятно заботливыми, а из самок получаются прекрасные лидеры. Последнее верно не только для видов, у которых самки доминируют над самцами, таких как бонобо, но и для видов, характеризующихся мужским доминированием, таких как шимпанзе. Если не зацикливаться на преимуществе самцов в физической силе и сосредоточиться на том, кто определяет групповые процессы, представители обоих полов демонстрируют власть и лидерство.
Самое уникальное социальное явление у людей — это семейная структура, которая связывает мужчин и женщин. Как следствие, представители обоих гендеров более взаимозависимы у нас, чем у наших ближайших родичей. Интеграция гендеров еще больше усиливается в современном обществе, где от мужчин и женщин требуется взаимодействовать не только в семье, но и на рабочем месте. Это существенное отличие от разделения ролей в маленьких человеческих обществах. Но, чтобы включить женщин в социальную сферу и дать им возможность активно в ней участвовать, необходимо реорганизовать распределение обязанностей на семейном фронте. Мужчинам придется стать более вовлеченными в домашние дела, чтобы сбалансировать рабочую нагрузку у представителей обоих гендеров. Из-за нашего прошлого как приматов мы можем сопротивляться этим изменениям, но, пожалуй, бóльшая трудность заключается в структуре нашей экономики. По традиции мужчины всегда работали за зарплату или гонорар за пределами дома, в то время как женщины, трудясь внутри хозяйства, не получали за это денег. Даже несмотря на то, что некоторые пытались оправдать такое странное положение дел биологией, в реальности ничто в природе мужчин не запрещает им заботиться о детях и уж тем более заниматься работой по дому.
Наша биология более гибкая, чем многие думают. Той же гибкостью отличаются и наши собратья-гоминиды. Это может показаться странным, учитывая, насколько сильно укоренилось представление о животных как о механизмах, запрограммированных определенным образом. Поведение животных часто по-прежнему объясняют инстинктами, в то время как человеческое поведение воспринимают как продукт культуры. Эта дихотомия устарела, учитывая все, что мы узнали о познавательной способности и поведении животных за последние десятки лет. Особенно странно слышать такое о животных, которые кормят детенышей в течение как минимум четырех лет и у которых на достижение зрелости уходит почти столько же времени, сколько и у людей.
Ни один вид животных не станет затягивать с размножением, если только этого не требует выживание. Единственной веской причиной медленного взросления человекообразных обезьян может быть то, что их потомство нуждается в многолетних наставлениях и обучении, чтобы вырасти и стать подготовленными ко взрослой жизни особями. Именно этим объясняется продолжительное взросление у людей, и то же верно для других медленно развивающихся биологических видов. Их общество сложно устроено, и им требуется много знаний и навыков, чтобы преуспеть в жизни. Таким образом, нет никакой причины считать человекообразных обезьян в большей или меньшей мере интуитивно ориентированными, чем мы.
Человекообразные обезьяны тоже продукты своего окружения. Они копируют, имитируют и принимают к сведению привычки, которые наблюдают у других. Моя группа провела много исследований по вопросам их обучения друг у друга, и все, что я могу сказать, — это что глагол «обезьянничать» (а также его эквиваленты в других языках) наиболее удачен. У человекообразных обезьян есть талант к наблюдению и обучению. Словно дети, молодые обезьяны ищут для подражания взрослых моделей того же пола, с которым они себя идентифицируют. Самки копируют своих матерей, а самцы подражают самцам более высокого ранга. В результате представители обоих полов учатся типичному поведению, в том числе и у более пожилых членов стаи[477].
Это означает, что у человекообразных обезьян тоже есть гендер.
Западная религия и философия традиционно определяла нас как исключение из природного порядка, а не как его часть. Поскольку мы предпочитаем ставить себя выше зверей и ближе к ангелам, мы почти ненавидим собственные тела. Они слишком явно напоминают нам о нашем низком происхождении и ежедневно беспокоят нас неудержимым возбуждением, потребностями, болезнями и чувствами. Как мог такой прекрасный человеческий дух оказался запертым в таком недостойном сосуде? С каким сожалением говорится в Евангелии от Фомы: «Но я, я изумляюсь тому, что такое большое богатство положено в такую бедность»[478].
Разум благочестив, а тело — нет. Такой дуализм по сути своей маскулинен, так как имеет отношение не столько к человеческому разуму, сколько к мужскому. Именно мужчины пытаются убедить себя, будто их интеллект рассекает высоту, поднявшись над биологией. Такую позицию проще поддерживать, когда твое тело не проходит через гормональные циклы. Более того, у женщин идет кровь, что мужчины традиционно изображали как нечто отвратительное и «нечистое». На протяжении многих эпох мужчины старались отдалиться от плоти (слабой), эмоций (иррациональных), женщин (инфантильных) и животных (неразумных).
Учитывая, что мужчины настолько же крепко связаны со своими телами, как женщины и животные, эти различия абсолютно иллюзорны. Они — плод мужского воображения. Разум, мозг и тело едины. Не существует нематериального разума. «Нет разума без тела», — писал португальско-американский нейробиолог Антонио Дамасио. «Разум так сильно сформирован телом и призван служить ему, что тело может иметь только один разум»[479].
Самое загадочное, что современный феминизм поддерживает все тот же старый добрый дуализм, в той же манере отрицая телесное. Согласно этим взглядам, человеческий ребенок рождается без гендера, с гендерно-нейтральным мозгом и ожидает инструкций от своей окружающей среды. Мы то, чем хотим быть, или, по крайней мере, то, чем общество хотело бы нас видеть, без какого-либо вклада со стороны сосуда, в котором находимся. Сосуд ходит, разговаривает, ест, опорожняется, размножается и решает другие будничные задачи, требующиеся для выживания, но гендер зависит только от разума.
Дуализм разума и тела — это вечный философский вопрос, о котором написано куда больше, чем я мог бы прочитать. Мой главный интерес здесь всегда заключался в применении этой теории к животным и в оскорбительном картезианском утверждении, что у них нет души, но позвольте мне бегло (и, без сомнения, поверхностно) упомянуть дуализм применительно к гендеру. Эта идея восходит как минимум к Платону и, скорее всего, к еще более древним временам. В то время как «Государство» этого греческого философа знаменито провозглашением равенства мужчин и женщин, платоновские «Диалоги» полны шовинистических замечаний. Тело воспринимается как раздражающее препятствие на пути. Платон сравнивает его со склепом или тюрьмой, и те, кто обращает на него слишком много внимания, оказывают медвежью услугу своей душе. Женщины иллюстрируют такой дисбаланс, поскольку слишком близки со своими телами и подвержены эмоциям, вызванным телесными причинами. Так как женщина позволяет своему телу подвергать опасности ее душу, ей не хватает способности к истинной мудрости. Платон наставляет мужчин, чтобы они избегали вести «женскую» жизнь[480].
Такое же презрение к телу объясняет, почему средневековые отшельники — по большей части мужского пола — стремились отвергать его. Они уходили в пустыню или ближайшую пещеру, чтобы оградить себя от плотских соблазнов — чтобы мучиться видениями роскошных яств и сладострастных женщин. По этой же причине богачи — тоже почти исключительно мужского пола — выстраиваются в очередь, чтобы подвергнуть свой мозг криогенной заморозке после смерти. Они настолько уверены, что их разум способен обходиться без тела, что платят огромные деньги ради цифрового бессмертия, которого они достигнут, когда все, что на данный момент находится у них в голове, будет «загружено» в компьютер[481].
Идея о приоритете разума над телом никогда не пользовалась популярностью у женщин, пока после Второй мировой войны не началась вторая волна феминизма. Если наши тела — источник порока, то (как, по-видимому, решили эти женщины) давайте объявим их несущественными и во всем, кроме половых органов, идентичными мужским. Эта тенденция игнорировать тело и делать упор на разум переживала взлеты и падения в разные времена, и, хотя единства по этому вопросу феминистки до сих пор не достигли, тенденция по-прежнему прослеживается и сегодня.
В своей пророческой работе «Женщина как тело» (Woman as Body, 1982) американский философ Элизабет Спелман предупреждала: «Некоторые феминистки радостно подхватили идею о разграничении души и тела и об их относительной ценности. Но, поступая так, они, возможно, заняли позицию, враждебную к тому, за что сами на более осознанном уровне борются»[482].
Спелман сделала обзор утверждений выдающихся феминисток своего времени, включая Симону де Бовуар и Бэтти Фридан, ставивших умственную деятельность выше физической. Женщин призывали «усилить» свою интеллектуальную способность к творчеству, чтобы получить возможность присоединиться к возвышенному миру мужчин. Женские телесные функции были отодвинуты на задний план как чудовищные и варварские — в первую очередь все, что связано с рождением детей. Материнство не рассматривалось как источник силы. Наоборот, одна феминистка называла беременность «деформацией» и предположила, что было бы здорово, если бы однажды женщины избавились от детородных способностей. Спелман подвела итог словами: «Настоящее женское освобождение — это освобождение от наших тел»[483].
Не все феминистки рассматривают подражание мужчинам как путь к равноправию. В наше время многие из них принимают и прославляют женское тело, его уникальную роль в размножении и удовольствие и раскрепощение, которые оно дает. И все же дуализм проникает в дискуссию всякий раз, когда различия между полами сводят к минимуму или сомневаются в их существовании, а это происходит сплошь и рядом. Чем более радикальным становится понимание гендера как социального конструкта, тем меньше места отводится телу.