Заветные поляны

Дарья Петровна села напротив, но вдруг встала и легко прошла к книжной полке. — Признала, милок… Ты самой, такусенький по глазам, как вот на етой фотокарточке… Ну, коли так, сейчас самоварчик поставлю, а ты поглядишь за ним. Сама-то в магазин сбегаю…

— А где же Лена?

— Не спеши… Тебя доле ждали. Подождешь… И я-то по тебе, голубчик, исстрадалася… Об ней и сказывать нечего… Работы нахватала: и в заводе командует, и в профсоюзе, и в поссовете чего-то исполняет. Так-то, говорит, лучше, грустить некогда. А я спрашиваю: «Чегой-то тебе грустить-печалиться, время, что ли, твое переспело?» Таится, не поясняет. Скоро прибежит. Поди, опять на взгорок забежала песенок попеть. Вечерами, когда свободная, тоже норовит с Бориской к своей любимой сосне уйти. Тянет ее туда. Жила она в шелашике под той сосеночкой… Слыхала, как поет — любо послушать. Когда и потанцует плавненько. Глаза закроет и кружится. Другие бы не стали, смеху побоялися, а она по-своему, у нее свои порядки…

Анатолий не дослушал, сказал, что пройдется по поселку и Бориску, если можно, с собой возьмет.

— Пройдись, пройдись, коли так. Скорее жданка промелькнет. А я тогда — в магазин…

Бор иска словно бы ждал, что его пригласят, весело подпрыгнул:

— К сосне?! К нашей сосне?

— Да… К нашей.

— Вот здорово! Я опять на дозорррный сук залезу, давно не залезал. Понимаешь, редко разрррешают. А ты разрррешишь?

— Помогу даже.

— Я сам… — Борискин ласковый пальчик пробрался в сжатую ладонь — Анатолий повел малыша за руку.

В тот же вечер, уже совсем поздно, когда стемнело, на сиреневом взгорке медленно вальсировала счастливая пара. Любопытный Бориска сидел на дозорном сучке, чтобы не мешать. По дороге, огибающей взгорок, подкатила тяжелая трехосная машина, скользнула ярким светом и остановилась.

— Привет, охотник! — крикнул знакомый шофер. — Нашел свою голубку? Вижу, та самая, про которую тебе говорил. Счастливчик ты, парень!

Стакан земляники

За березовой рощей недалеко от деревни Аленкина мама косила траву, Аленка собирала цветы. По близкой дороге проносились машины, на дальнем увале рокотал трактор. В реке полоскалось солнце, а в голубой вышине иногда пролетали серебристые самолеты, но девочка думала, что и не самолеты это вовсе, а большие белые ласточки. Мама на небо не смотрела, она работала — косила траву колхозным коровам, чтобы они больше давали молока и не скучали во дворе. Аленка все-то знала, все понимала уже, хотя мама часто называла ее малышкой-глупышкой.

«Аленка, беги ко мне скорее, я еще земляничину нашла», — позвала мама. Девочка торопилась к матери, падала и, падая, всякий раз кричала: «Я сейчас, мамочка!» Мать, отложив косу, ждала.

И вдруг вспомнила свое детство. И увидела поле широкое, пыльную дорогу, несжатую полегшую рожь, услышала тяжелый гул самолетов…

Аленка губами взяла земляничинку, и маме показалось, что дочка поцеловала ей руку, и она от счастья закрыла глаза, обняла девочку, прижала к груди.

А потом они шли к реке и молчали. Когда разделись, Аленка хихикала, радовалась: «Ветерок со мной в щекотки играет». Развеселилась она, расшалилась. И маме весело стало. Они бегали по перекату, зачерпывая пригоршнями воду, обсыпали друг друга искристыми брызгами. «Ах, какая звонкая, ласковая вода», — говорила мама.

Пробежал ветер, зарябил реку, заволнил осоку, качнул высокие березы — переменилось все вокруг. И вода на перекате не звенела. «Пора выходить, простудимся», — сказала мама. Они поднялись на высокий берег. Здесь было теплее. Грелись на солнышке. Ветер то пушинки над ними кружил, то щекотал волосами щеки, то гонял вокруг мотыльков. А когда ветер устал и затаился в прибрежных ивах, они начали неторопливо одеваться. Сначала Аленка, подняв руки к небу, смотрела через тонкое платье на солнце, а потом мама через свое платье смотрела. И обе они видели небо, покрытое солнечными шарами…