Мама молчала, мама гладила Аленкины плечи и молчала.
«И ничего-то не знает моя мама», — решила Аленка и не стала больше ни о чем спрашивать.
Посидели. И надумали идти обратно, к березам, за которыми отдыхало солнце.
Долго шли, медленно. И солнце, поджидая их, выглядывало сквозь ветки.
Мама устало легла на валок сена, заложила руки под голову и смотрела на одинокое розовое облако, остановившееся над поляной. Она вспомнила, увидела себя такую же крохотную, как Аленка, средь изрытого, обгорелого ржаного поля возле охваченной пламенем машины… Она увидела и услышала, как кричала до боли в груди, звала, будила самую родную, единственную на свете… Все вокруг гудело и разрывалось. В небе висел самолет, похожий на черный крест, и что-то крошил на землю…
Аленка на цыпочках подошла поближе, посмотрела маме в лицо — хотела отгадать, о чем она задумалась, по глазам хотела догадаться, но мама закрыла лицо руками.
«А я убегу, — решила девочка. — Пускай думает, что я стала невидимкой. Убегу и спрячусь».
Тихонько на цыпочках попятилась и побежала. Спряталась за кустами, дыхание затаила.
Ветер с кем-то шептался вверху. Далеко-далеко разговаривал папин трактор. Серебристый самолет белой линией разделял небо на две половины. Ворона совсем близко каркнула. Аленка струсила и помчалась обратно.
Мама поймала ее.
— Не пущу, больше не пущу. Ты больно расшалилась, моя хорошая. А мне ведь одной скучно.
— Мам, я домой хочу. Мы и так много наработали.
Взглянув на солнце, мать засобиралась — пора домой.
— Слышь, коровы мычат. Меня зовут. На дойку пришли. Побежали, Аленка, скорее.
Девочка спешила, старалась, но все равно ей хотелось на руки. Она не просилась. Шагали они рядом. И обоим нравилось так идти.
В деревне все, конечно, смотрели на Аленку и говорили: «Ах ты, мамина помощница!»
— Я на сенокос ходила, вот, — хвасталась она, высоко поднимая над головой стакан с земляникой.
А ночью девочка видела во сне все сразу: и небо в солнечных шарах, и волнистый белый от ромашек луг, и голубую реку, по которой плыла красная лодка, и ныряющих в глубину белых ласточек, и высокие берега с земляничными глазами, и себя на маминых руках…
И так ей хорошо, сладко спалось под далекий ровный рокот папиного трактора…
У самого изголовья, на подоконнике, стоял стакан с душистой земляникой.