— Да, ни одного…
— Это зря… Он тебя до сих пор по-отцовски жалеет. Признавался не раз… Один так и живет…
— Надо бы поговорить.
— Конечно, надо. Давние годы вместе помяните. Тебе полезно.
— Это так.
…Машина будто уткнулась в травянистый закраек поляны, остановилась. Женщины закопошились, разбирая грабли и вилы, а мужики уверенно перешагивали через борта и прыгали в траву. Они не охотно отзывались на просьбу жен принять грабли, узелки с едой, на шутливое предложение взять своих ненаглядных на руки или хоть помочь спуститься на землю по колесу.
— Нежности какие, — сказал Леонид, но все-таки помог своей дородной Анфисе, вылезала она последней и объяснила, что побоялась подмять кого-нибудь, лучше уж на своего муженька навалиться.
— Он у тебя жилистый — стерпит, — говорили бабы. — На твоего можно облокотиться.
— Ничего еще, не жалуюсь, — отшучивалась Анфиса. — Если мало своего, подомну соседского.
И начались обычные шутки-прибаутки. Всем весело, будто ни у кого и не бывало печали. И вспомнилось мне, что даже в те трудные годы сенокос приносил в деревню радость: женщины молодились, наряжались в белые платья и нас, подростков, заставляли надевать полотняные отцовские рубахи под узенькие ремешки. На дальние покосы выезжали тогда с общим котлом. Тут вот, под березами, бывала кашеварня. И суп мясной варили, и картошку тушили, и кашу пшеничную готовили на всех. Голодно было, а вот в сенокос умудрялись выкроить праздничную еду. И песни пели. Сейчас почему-то редко поют…
В волнистых лиственных закрайках поляны будто бы зародилась мелодия маминой любимой:
…Было лето, верилось в солнечное лето. И даль голубая стала ясна. Но под знакомой тенистой березой уже не мелькнет, как цветочек, синий платочек, милый, желанный, родной. Никогда уже не мелькнет на этой поляне голубая мамина косынка. И не к кому мне бежать, перепрыгивая через валки пушистого сена, выкрикивая единственное слово: «Поймал! Поймал!» …Тогда я поймал на перекате двух пескарей. Сельские ребята дали удочку, и я рыбачил, пока взрослые отдыхали осередь жаркого дня. Не с кем делиться мне маленькими житейскими радостями, удачами. Да и не умею уже так радоваться, как в детстве: многое кажется или пустячным или само собой разумеющимся. Жизнь, работа охлаждают нас практицизмом, деловитостью… Даже поездку к могиле матери заранее планируешь, а не мчишься сразу, не справившись с тоской, не совладав с чувством неоплаченного долга, сыновней вины…
Здесь будут сметаны новые стога. Но никто не скажет мне: «Ну-ка, сынок, тащи самые длинные вилы. Вершить будем!» Лучше всех мама умела вершить стога. Как заправский метальщик в длинной полотняной рубахе, отяжелевшей от пота, ходила она вокруг стога, поднимая высоко-высоко пласты коричневого из-за ненастья сена, словно хотела забросить его на остановившееся облако…
— Слушай, хватит тебе… Я понимаю, но будет… Берись за работу… Работа от всего избавляет, что сердце мучает… — Это тормошил заботливый и все понимающий Ленька. — Бери-ка вилы, тряхни стариной.
Мы вместе с ним начали обметывать стожар. Как-то легко и ловко набирались пласты ароматного сена. Женщины едва успевали подкатывать валки. А стог с каждым круговым проходом разрастался, полнел. И быстрый рост его распалил наш рабочий азарт. Иногда я посматривал на ветвистую березу, под которой любила отдыхать мама после каждого дометанного стога. И казалось мне, сердцем чувствовалось, что кто-то там в тени радуется, глядя на умелых метальщиков, которые не уступают признанным деревенским асам…
Там, под березой, мелькнуло что-то голубое… Щемящий холодок наполнил мою грудь. Сердце взволнованно забилось… Как я сразу не догадался, что это голубая панамка сына… Вот он выбежал на поляну, наполняя ее счастливым криком: «Я все равно приехал!»
Алешку привез на «газике» председатель. Он пояснил:
— Гляжу, мальчонка слезами умывается. Сидит в песке и причитает: «Ой, хочу, ой, папочка мой». Спиридовна мечется возле него, что делать, не знает, только руками хлопает да ахает, мол, не сладить, весь день проревет теперь. Иди, говорю… Этот подлетает. В глазах уже ни единой слезинки. И просит: увезите на сенокос. Поехали, раз так. Не ругайся, отец, вдвоем тут вам охотнее будет.
— А я что говорил, — обрадовался Леонид. — По-моему все равно вышло. Сыну сызмала возле отца в делах обколачиваться надо. У меня девки, они возле матери больше…
— Ты, папа, работай. Я не буду мешать. — Алешка все решил для себя — он знал, на что идет.
ebooksa