Заветные поляны

Пусть улыбается он…

Младшего сына я привез в деревню, чтобы показать ему сокровенные тропинки, самые красивые поляны, которые все чаще снятся мне вдали от родных мест. Приехали утром. Как только малыш отдохнул, пошли мы куда глаза глядят вокруг деревни. Алеша выбирал дорогу и шагал, как ему любо: то, заложив руки за спину, важничал, двигался с достоинством, понятным только ему, то вдруг спешил, шлепая великоватыми голубыми сандалиями по плотной полевой тропинке, то останавливался и что-то разглядывал, может быть, просто поджидал меня. Я приближался, и он, весело смеясь, убегал дальше, снимал со светловолосой головенки панаму и нес ее в руке, словно огромную ромашку. Иногда сворачивал с тропинки, путался в высокой траве и терял меня из виду. Он поднимал панаму, как мог, высоко и кричал: «Папа, я один! Найди скорее меня!» По большому белому цветку — он был уверен в этом — я и находил его. Брал на руки, выносил на тропинку. Но через некоторое время он снова прятался в траве. Так и гуляли, пока Алеша не намаялся. Обратно спящего сына я нес на руках. И дома ребенок не проснулся. Так без ужина и уложил его в постель…

Возвращались усталые люди, расходились по домам, не прощаясь, потому что им через три-четыре часа, с восходом солнца, вставать и, наскоро позавтракав, снова идти в луга, работать вместе старым и малым, мужчинам и женщинам, парням и девчатам. Так что расставание на отдых — для них не расставание. Вот и расходились не прощаясь.

Улица на некоторое время затихла, и слышно было, как где-то поскрипывала телега, отфыркивались от назойливой мошки свободно гуляющие кони да лаяла на них собачонка.

Но вот на крыльцо вышел гармонист, робко тронул клавиши, а потом заиграл увереннее, веселее, словно обрадовался, что вспомнил незатейливую частушечную мелодию. Играл веселую не напрасно — тут же отозвалась девушка:

Если хочешь полюбить, Приходи в луга косить. Если хочешь целовать, Приходи стога метать.

— На стогометателе приеду! — пообещал гармонист и заиграл еще громче, еще веселее. А девушка пела другую частушку.

Я лежал на свежем сене и ощущал, как уходит усталость. Сквозь рассохшуюся крышу просвечивали звезды, а может быть, это были точки лунного света.

Во дворе звенели струи молока, и вздыхала корова… Женщина уговаривала: «Сто-ой, Беляна, сто-ой! Травы-то я тебе для чего принесла». А потом она в сенях процеживала молоко в четверть, мыла дойник.

Несколько раз прошуршала осторожно прикрываемая дверь — женщина берегла покой моего сына Алеши…

Кажется, и уснуть не успел, а уже заперекликались вторые петухи. Короткая тишина отступила, как только заалела заря.

— Эй, на сеновале! Который сон доглядываешь? — спросил сосед. — Кончай крутить вторую серию, завтра досмотришь. Протирай глаза кулаком, и пошли. Я косу для тебя поклепал, теперь — что бритва. Косогоры будем вечером обкашивать. Ну, руки не болят, дружище?

Болели, конечно, но в этом лучше не признаваться. И я промолчал. С показной бодростью выпрыгнул из сарая и подбежал к колодцу.

— Во, чудак! Не трудился, а уже пить, — Леонид оттеснил меня от бадьи, выплеснул воду на сухой дорожный песок. — Жди от такого косца широкого размаха. — Он засмеялся, пятерней расчесал белесый чуб, снова надел кепку и форсисто заломил козырек. — Ты плотненького чего-нибудь рубани. Мясца вяленого или колбаски. А я подожду.

Так и сделал: плотно позавтракал. Взглянул на Алешу. Он спокойно спал в прохладном полотняном пологе. Леонид тоже посмотрел.

— Бери сына-то с собой, скорее привыкнет. Я бы взял парня. Пусть слепни погложут. У меня девки, с ними не так интересно. Угораздило же, три подряд. — Он вздохнул и, улыбаясь, покачал головой. — Не повезло… Слышь, бери-ка своего орла. Мы ему палатку соорудим!

— Мал еще. К деревне постепенно надо привыкать.

— Тут ты прав. Пусть оглядывается. Проходит, так сказать, акклиматизацию. Пора, а то на машину опоздаем.

И пошли рядом. Он шагал широко. Я едва поспевал. Он спросил:

— Не забыл, как пацанами и косили, и пахали, и молотили от зари до зари?

— Помню, все помню. Деревню, детство, работу крестьянскую и тех, с кем вместе работал.