— Мама говорила, что у тебя, дедушка, заветная поляна есть. Вместе с бабушкой всегда сенокосничали на той поляне. Пойдем и нынче, дедушка, косить, — попросила она. «Молодые к одиночному труду непривычные, — думал Ефимыч, артелями любят работать. Соседского Ванюшку, что ли, позвать. Он парень ходовой, смышленый и на покосе — наравне с отцом». О своем намерений сказал внучке, предварительно пояснив, что ему, пожалуй, самому-то больше не кашивать, откосил-отмахал свое, разве что на других полюбоваться — радость.
Но она заалела, отвернулась и тихо сказала:
— Давай лучше, дедушка, одни.
— Ладно. Одни так одни… Сколь сможем.
Не спеша отбивал Ефимыч легкую, «боркую» косенку — жена ею когда-то работала. Будто для Дуни, женушки своей, косу налаживал.
Внучка сидела рядом на крылечке и все расспрашивала… Поначалу пустяковины вызнавала, а тут — прямо в упор спросила:
— Дедушка, а на бабушке ты по любви женился?
— Ты как думаешь, — то ли спросил, то ли утвердительно ответил Ефимыч и сам не узнал своего голоса. Поднялся, нахмурил белые брови. Надо бы еще поговорить с долгожданной внучкой про жизнь городскую, да про учебу порасспрашивать, а голос-то совсем пересох. На том и кончился разговор.
…Обошел поляну Ефимыч, сел на мшистый бугорок под старыми березами, раскурил трубочку, задумался.
…Где-то песня вдруг родилась. Доверчивая, тихая песня. Такая ни от кого не таится. И никто не пройдет мимо, не прислушавшись к этой песне. И никто не осмелится спугнуть ее своим голосом или шорохом неосторожным. Уже слыхал однажды Ефимыч такую…
Там, за рекой, за Черным омутом, на вырубках, где были буйные заросли кипрея и малинника, возникла эта песня. Он, тогда молодой, бедовый, не знавший усталости, бросился в реку, плыл как рыба, без плеска разрезая упругую синюю воду. Пересек омут, выбрался на высокий сыпучий берег, оглянулся, чтобы убедиться, не видит ли его, убегающего, строгий отец, и, раздвигая черемуховые заросли, бесшумно пробирался туда… Песня затихла, почти совсем исчезла, лишь с порывами ветра доносился ласковый, нежно зовущий голос. И трепетало у него сердце… Это пела, звала его Дуня. Отчаянная, остроглазая Дуня с Орлова хутора — дочка бедняка — безлошадника Ивана Орла, который отказался работать на барина, сбежал куда-то, долго блуждал, а потом в одиночку схлопотал себе избенку на отшибе…
Богатый Иванов отец мог слышать эту песню. Но не знал, кто поет, иначе бросился бы вдогонку, стал орать: «Вернись, говорю! Убью ирода!» Он ненавидел орловских, голытьбой безрассудной называл, хотел породниться с бугорскими (у тех было двадцать свиней, да пятнадцать коров, да десяток лошадей).
А песня пришла. И звучала для Ивана всю жизнь. Ничто не могло разлучить. Только смерть Дуняши разлучила.
…Молодая луна поднялась над темным заречным лесом и весело катилась по небу.
Иван Ефимыч подошел к воде смочить пересохшее горло, промыть затуманившиеся глаза.
— Где ты? — кто-то приглушенно сказал в лесу.
Эхо долго бежало над рекой. И снова — ласковая тишина.
И вдруг треск сучьев в зарослях и осторожные шаги.
Знакомый девичий голос с лукавинкой отозвался:
— Ищи ме-ня-я-а-а!
ebooksa