«Внучка!» — Ефимыч подумал, что она очень похожа на молодую Дуняшу.
Светлана была на другом берегу. Ефимыч слабыми глазами разглядел синеющее в ночи белое платье. Радостно и тревожно стало на душе.
Шептались прибрежные кусты шиповника, листья на березах, сердитая осока возле самой воды. Легкая, просвеченная тучка, словно крыло птицы, прикрыла луну. Сорвалась, чиркнула по нему маленькая звезда.
«Надо позвать Ванюшку на покос. Обязательно надо позвать», — думал Ефимыч, уходя с заветной поляны влажной, блестящей от лунного света тропинкой в свою деревню. Не оглядываясь, чувствовал, что следом бредут двое и о чем-то согласно шепчутся и беспечно смеются, чему-то радуются.
Старик шагал по высокому берегу, поросшему кое-где кипреем; спокойная река Таволга, которая все помнила, текла за ним.
Он чувствовал движение реки, легкие лесные шорохи и даже потрескивание звездного света над головой. И снова песня явилась, давняя, непохожая на теперешние. Кто пел — не мог понять; быть может, певица по радио, а то и пассажирка в вагоне — в долгой дороге, каких у него в жизни бывало, чего не услышишь.
«Не вернется опять, — беззвучно повторил он, и вдруг сердце у него будто бы сжалось от тоски. Понял, что ничего уже не вернется к нему, все только уходит. — Один вот по земле бреду, совсем один…»
Но тут же другой, более близкий, голос едва слышно позвал память в счастливый день тайного свидания за рекой. И тонкое ощущение счастья вновь окрылило его, сняло прочь долгую усталость. Он шагал не то чтобы быстрее, а как-то свободнее, легче. Думалось теперь, что жизнь удалась, не отшибла от сокровенных мест, не извертела неправдой. Всяко она складывалась, горем и бедами не обделила. И счастье стороной не обошло. Жизнь своим чередом продвигалась в работах да хлопотах, в редких, но памятных праздниках, в согласье и радости семейной. Так бы и прошла она до последнего дня. Да война… И самого в трудовой поковеркало. И трех сыновей отняло. Какие были ребята! Старший — Григорий… За ним — погодок Петр. И третий — Порфирий… Младшего-то, Алексея, и то не миновала, в сорок третьем осенью призвали. А потом как в воду канул. Весной, уже в сорок пятом, незадолго до Победы, из госпиталя приехал без ноги…
— Будь она, — громко, со вздохом сказал Ефимыч, и эхо ему посочувствовало. — Кабы не война… Жили, красовались… И Дуня, царство ей небесное, не сдала бы враз, не поспешила со свету белого.
Думал о жене, видел ее молодой, в первые годы совместной жизни. А детей почему-то представлял взрослыми, теперешними. Двое всего осталось. Дочь Елена да сын последний — Алексей. Этот рядом живет, напротив и дом свой поставил. Доченька — на отшибе… В войну она сразу после техникума лесного в санитарки напросилась, так и пошла по медицине, при госпитале оставили, а тут — перемена в жизни, вот поближе к родным и приехала. На свою сторонушку все равно дочь выгребла. С девчонкой на руках вернулась. В поселке теперь. До него чуть побольше двух десятков верст. Считай, на родине… Ох, жизня-матушка. Без деток, без родной стороны зачем она такая, только небо коптить.
Остановился Ефимыч. И река темной лентой меж высоких берегов замерла. Луна катилась над лесом; и был он фиолетово-темным, однако различимым в очертаниях. Словно напряглось все, затаилось и прислушивается к усталому дыханию старика. В эту минуту где-то поблизости будто бы заиграла гармонь и новая песня родилась. Может быть, просто вспомнилось былое и зазвучало в душе. Нет, не печальная песня. И гармонь ее ведет веселая, заливистая. Хромка отличного строя. Мехи красные, а над ними бусы колокольчиков перезваниваются. Гармонист кудлатую голову то наклонит, словно из самого сердца звуки вызывает, то назад откинет, лихо глазами сверкнет и растягивает мехи во всю ширь: «Пляшите, люди! — кричит. — Радуйтесь счастью. Зовите в дом свет любви!»
Где и когда, на чьей свадьбе играл этот гармонист? Не припомнить. Да и сколько их, свадеб-то, прошумело. Своя не такая была. Тихая. Это уж потом радость в доме плескалась. У сына Лексея вот свадьба была широкая. Хоть и бедная — время-то голодное — а раздолья, веселья не только на деревню, на округу хватило. Много всего в одну радость слилось: и весна, и победа, и любовь. Жених сам играл. Хромка Лексею после брата Порши досталась, вот он, когда уж определилось у них с Верой, за полторы недели научился. Так освоил гармонь — лихим игроком стал, ничего что кисть правой руки ранением перекошена.
На все Лексей горазд, — с гордостью думал Ефимыч о сыне. — Любят его люди за прямоту и мастеровитость, за то, что до всего пониманием доходит, все сам в толк берет: и технику знает, и по строительству ловок, и к земле ласков, и музыкой овладел. Настойчив, к жизни и к труду прилежен. Вот ему и дается. С Веруней живут душевно. И детей вырастили, выучили. Сыну Коле институт дали. И эта красавица, — он оглянулся, чтоб определить: идет ли внучка Светлана, рядом ли с ней Ваня, и еще не увидев их, почувствовал — близко, не отстают, нашлись, видно, не потерялись на разных берегах, идут в согласье, — да… эта вот славная теперь стала, считай, выросла, тоже институт избрала, на учительницу пожелала. А Ванюша, суженый, тракторист. Как-то у них сложится. У Кольки чего-то не получилось, не заладился, видно, сам Колька-то. Можа, и пошло с того, как не полюбовно себе профессию наметил, еще на ноги крепко не вставши, загодя от земли отрыв определил. А ума набираться начал — заметался: и то не так и это не этак, не у места себя почувствовал, пошел по жизни шатко, тут и заблудился. Деву славную, Надюшку, затуманил. Поди, растолкуй такому: как надо. Уперся — и все. А свадьбу какую играли! Народу назвали. Полы в двух домах за три-то дня так исшарпали, продолбили каблуками… Все проселки свадебным поездом облетели. Три дня гуляли и четвертый прихватили.
Так, думая о детях и внуках, миновал он рябиновый перелесок и тропкой, отшатнувшейся от реки, вышел на широкую дорогу. Сквозь молодой березняк ветер тянул медовые запахи полей, обдавал Ефимыча теплыми душистыми волнами.
Полоснул по березняку яркий луч, и тут же из-за поворота вынырнул трехколесный мотоцикл — сразу понятно, что трехколесный: подфарничек сбоку светится. «Лексей катит», — определил Ефимыч и, шагнув с дороги, привалился спиной к березе.
— Тятя, ты чего? — с тревогой спросил Алексей, осадив неторопливый мотоцикл.
— Дорогу даю, чего еще…
— Гляжу, домой пора тебе, а все нет и нет.
— Куда деваюсь, — отозвался старик.
— Садись, отец. Дома ждут. Гостей нагрянуло. Понимаешь, Колька в отпуск прибыл. Надумал все-таки. Писал: не приеду, а вот надумал. Вместе с Еленой приехали на леспромхозовской машине. Елена радостная, понравилось ей в Карелии, хорошо дочка живет. Парнишка, говорит, у них больно славненький.
ebooksa