Мы не можем, конечно, представить себе, чтобы у всех неверующих людей психология была такою же; такое предположение было бы совершенно фантастическим. У человечества, в его целом, никогда теория с такой силой не овладеет бессмертным началом, обусловливающим инстинктивное стремление жить. Это возможно только у лиц с исключительной индивидуальностью. Слишком сильны в человеке самые глубокие свойства его бессмертия, стремление к абсолютной истине, к абсолютной красоте и абсолютной свободе.
В мире, нас окружающем, не только практически нет, но и теоретически мы не можем допустить осуществление чего-либо абсолютного – ни свободы, раз мы не можем освободиться от смерти, – ни познания истины, раз познание уже есть некоторое ограничение, – ни красоты, раз есть безобразие разрушения. Наше стремление к абсолютному не может являться и не является задачей, поставленной извне. Наоборот, стремление это есть не что иное, как стремление осуществить вовне внутреннее начало. Полное раскрытие абсолютной истины, свободы и красоты совершается после смерти через акт воскресения, ибо только тогда человек является и абсолютно свободным, и абсолютно прекрасным, и абсолютно истинным в своём пребывании во Христе407.
Таким образом, жизнью всегда будет двигать бессмертие. Ограниченные построения нашего ограниченного сознания не в силах погубить во всём
Реакция против движения вперёд состоит в том, что жизненный ход задерживается. Но не в тысячу ли раз более реакционно то, что не задерживает, а убивает?
На это часто возражают евангельской притчей408. У одного человека было два сына; он подошёл к первому и сказал: пойди, поработай в моём винограднике. Сын ответил, что он не пойдёт, но после, раскаявшись, пошёл. Тогда человек подошёл к другому сыну и сказал то же самое. Сын ответил: иду, – и не пошёл. Может быть, и эти общественные группы и политические партии подобны первому сыну? Может быть, они отрицают, но служат делу Христову больше, чем те, которые говорят на каждом шагу: Господи, Господи?409
Конечно, много подлости и преступлений делается у нас с именем Христовым на устах, но из этого не следует, что хорошо поступают и первые. В самом деле, попробуем продолжить эту притчу. Представим себе, что первый сын, раскаявшись, пошёл, но пошёл не один, а повёл с собой других людей. Дорогой он начинает ругать своего отца, говорить про него, что он обманщик, что он только эксплуатирует людей, что он отжил свой век и лишь напрасно тяготит землю; что он так долго пользовался всякими богатствами и преимуществами, что теперь на него работать не стоит. И вдруг все, кто шли за ним, поверят ему, согласятся с ним, остановятся и с недоумением спросят: «Так зачем же мы идём туда? Зачем нам идти дальше? Неужели только потому, что мы вышли, значит, нужно идти вперёд? Не лучше ли вернуться назад? Или сесть и остаться на полдороги?»
Что тогда ответит сын, хуливший своего отца?
Но, повторяю, фактически этого никогда не произойдёт, жизнью всегда будет двигать бессмертие, и претендующие на прогрессивность теории далее задерживающей реакционности не пойдут.
Всё мною сказанное касается вопроса о необходимости идеи бессмертия для
«Бунт» Ивана Карамазова не может быть успокоен одной верой в бессмертие. Но вера в бессмертие есть краеугольный камень для того, чтобы могла найти свой покой больная человеческая совесть.
Иван Карамазов не может принять «гармонии», которая основана на человеческой крови и человеческих слезах. Он не может допустить, чтобы «прощение» успокоило его совесть. «Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим её сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание своё; но страдания своего растерзанного ребёнка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребёнок простил их ему! А если так, если они не смеют простить, где же гармония?»410
Он отказался бы от всей истины, от всей гармонии, если пришлось бы за это платить страданиями хотя бы одного ребёночка. «Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискуплёнными слёзками своими к “Боженьке”».
И кто не согласится в этом с Иваном Карамазовым! Но ведь наша культура, наши телефоны и железные дороги покоятся не на «одной слезинке», а на море слёз411. Если бы можно было отвлечься от жизненных впечатлений и от гипноза «культурных завоеваний», заглянуть в глубь истекших веков, то перед нами бесконечной вереницей прошли бы миллионы измученных, истерзанных людей, и – если бы эти давно, когда-то жившие люди неотступно спросили нас, зачем они жили, зачем они страдали, – неужели кто-нибудь мог бы ответить им, что жгли их на кострах, сдирали с них кожу, отдавали на съедение диким зверям для того, чтобы мы теперь ездили 100 вёрст в час по железной дороге и говорили по телефону из Москвы в Петербург?.. Какой бы жестокой насмешкой звучал такой ответ! Наша совесть никогда не допустила бы такого издевательства. А разве мы, если бы мы жили 2000 лет назад, не сказали бы этим людям: идите на костры для блага последующих поколений? Но ведь эти последующие поколения
Как же выйти из всех этих противоречий?
Выход даёт христианство. Оно категорически заявляет: страданий
Откуда возьмутся
Но возможно ли говорить обо всём этом, не предполагая тем самым факта нашего бессмертия? Бессмертие есть необходимая предпосылка такого построения, а это построение, в свою очередь, есть единственный выход для нашей совести, если она только не желает идти по человеческим трупам.
Может быть, скажут: положим, всё это так; положим, для нашей деятельности и жизни, какой она признаётся желательной, сейчас, действительно, необходима вера в бессмертие. Но следует ли из этого, что бессмертие есть факт? Может быть, следует другое? Может быть, самоубийца Достоевского прав и «соглашаться» жить не стоит? Законно ли создавать фантастическую грёзу о бессмертии только потому, что
Все эти вопросы совершенно справедливы. Но в настоящей статье я и не
Однако для тех, для кого вера в то, что жизнь должна идти по тому пути прогресса, по которому она идёт сейчас, есть некоторая