Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908,

Приложим эту логическую схему к нашему вопросу.

Человек совершает действие, убивает должностное лицо; следствием этого акта является наслаждение от сознания исполненного долга, оно же, это наслаждение, как некоторое предположение, по этой теории, и является причиной, вызвавшей действие, т. е., другими словами, человек, убивая другого, уже знал, что получит столь сильное чувство морального наслаждения, что будет готов за него отдать жизнь. Откуда же, спрашивается, может взяться подобное знание? Должен же был человек когда-нибудь первый раз узнать это, и тогда, в этот первый раз, значит, им не могло руководить предположение, ибо это предполагаемое чувство наслаждения было ему неизвестно. Значит, в первый раз им руководили какие-нибудь причины, лежащие в другой плоскости.

Нельзя здесь ссылаться на инстинкт, ибо в самой основе всякого инстинкта лежит чувство самосохранения. Не может инстинкт обусловливать чувства, которому в жертву приносится жизнь.

Что же лежит в основе тех чувств, которые заставляют человека жертвовать своей жизнью? С несомненностью можно установить, что обусловливать добровольное прекращение личной жизни может только то, что не теряет своего бытия и после её прекращения. Любовь, которая заставляет полагать душу свою за други своя⁴²⁵, должна иметь начало, стоящее по своему бытию выше конечного земного существования.

Отдавать свою жизнь во имя чего бы то ни было можно только в том случае, если эта земная жизнь является частным моментом в отношении начала абсолютного.

Все эгоистические теории высшим началом, всеопределяющим центром считают смертную, преходящую личность человека – всё для неё, всё ради неё⁴²⁶. И они последовательны, покудова не доходят до факта добровольного уничтожения этого всеопределяющего центра во имя чего-то другого. Очевидно, есть какой-то высший центр, высшее начало, в отношении которого самая земная жизнь человеческая есть не что иное, как некоторый преходящий момент.

Это высшее начало – бессмертная сущность человека.

И пусть не говорят, что почти все заведомо шедшие под расстрел самым решительным образом отрицали всякие религиозные предрассудки вообще и идею бессмертия, в частности, – значит, вера в бессмертие никакого значения для них иметь не могла. Не о вере в бессмертие здесь речь, а о факте человеческого бессмертия.

Анализируя вопрос с психологической и логической его сторон, мы пришли к заключению, что факт добровольного прекращения жизни в своих начальных, неизбежных предпосылках, как самую глубокую первопричину свою, должен иметь факт человеческого бессмертия. Один бессмертный дух человеческий может собой обусловливать их добровольную героическую жертву; не о вере их в бессмертие, которая могла бы иметь лишь субъективное значение, – о большем, имеющем объективную ценность, свидетельствует их добровольный мученический венец.

Он говорит нам: вы бессмертны!

* * *

Но если террористические акты, каковы бы они ни были сами по себе, какой бы моральной оценке ни подлежали по самому существу своему, возможны только при наличности человеческого бессмертия, то, с другой стороны, факт этого бессмертия, ставший религиозной верой, принятой не только сознанием, но и душой, делает террор и всякое убийство абсолютно недопустимым.

Если из террора с неизбежностью вытекает идея бессмертия, то и, наоборот, из идеи бессмертия с такой же неизбежностью вытекает полная недопустимость террора.

Другими словами, террор может быть только потому, что человек бессмертен, но террор не может быть, как только человек об этом узнает.

К рассмотрению этого чрезвычайно трудного и запутанного вопроса мы теперь и перейдём.

II

Никогда не относись к человеку как к средству, но всегда как к цели – вот принцип, который был во всей силе провозглашён Христом и потом много веков спустя повторён Кантом⁴²⁷.

Не пустым звуком, а безусловной правдой, вмещающей в себя гораздо больше, чем принято думать, вмещающей чисто религиозное содержание, становится этот принцип только в связи с идеей бессмертия.

Если человек – преходящее явление физического мира, некоторая комбинация атомов, беспрерывно меняющаяся с возрастом и окончательно меняющаяся со смертью, и если смерть – не что иное, как акт простой механической перемены одной формы на другую, то не только можно к человеку относиться как к средству, а даже нельзя относиться иначе. В самом деле, если человек не имеет бессмертного духовного начала, что такое он представляет из себя в отношении предыдущей физической жизни вселенной и последующих её периодов? В отношении прошлого – это некоторое следствие, в отношении будущего – некоторая причина, которая собой обусловит также некоторое следствие, сейчас же имеющее стать причиной в отношении последующего.

В беспрерывной цепи причин и следствий человек – лишь одно звено, временная форма, причинно обусловленная и причинно собой обусловливающая дальнейшее беспрерывное чередование причин и следствий.

Что же значит тогда: относись к человеку как к цели? Целью самой в себе может быть только начало абсолютное, бесконечное. Раз оно прекращает своё бытие, оно уже не что иное, как средство или причина для последующего, и может быть целью лишь в условном смысле.