Потом была победа

22
18
20
22
24
26
28
30

На западном склоне неба, словно из пробоин, растекался дым. Он поднимался от земли лохматыми языками, косо тянулся над горизонтом и таял в вышине. Красным, воспаленным глазом таращилось сквозь дым закатное солнце.

На юго-востоке, в тылу наступающей дивизии, слышалась глухая канонада. Южный сосед отставал. Левый фланг дивизии обнажался. Пока что его прикрывали болота и дремучие, нехоженые леса.

Подполковника Барташова тревожила канонада в тылу, беспокоил открытый фланг.

Об этом он сказал генералу, когда «виллис» командира дивизии нагнал на шоссе полк.

— Там идет бой, — сказал генерал и осуждающе нахмурился. — Слышите?

Подполковник слышал. Уши у него, слава богу, имелись. Он спросил, нет ли сведений о взятии соседом стратегического узла.

— Пока не имею, — неохотно ответил генерал и поглядел вдоль шоссе, где все двигалось на запад. — Как идем, Барташов! Здорово ведь идем!

Успех кружил генералу голову, оглушал, как стакан водки натощак. Захват плацдарма, прорыв обороны, звонок командующего армией, похвалившего действия дивизии, — все это возвратило генералу чувство властной самоуверенности. Ощущение собственного бессилия, навалившееся тогда в штабе после совещания, звонок Барташову о переправе вспоминались теперь как минутная слабость, на которую командир дивизии не имел права. И сейчас, когда возле «виллиса» стоял свидетель этой слабости, досадное воспоминание было острее и реальнее.

— Не надо играть в оглядки, Петр Михайлович, — сказал генерал. — Ваш полк отлично выполнил боевую задачу. Штурмовую группу немедленно представьте к награждению. Теперь необходимо двигаться как можно скорее. Только наступать!

Зубец опять с видимым удовольствием произнес эти слова и вскинул голову с шевелюрой, выбивающейся из-под защитной генеральской фуражки.

— Как бы нас по затылку не огрели, — задумчиво сказал Петр Михайлович. — Вдруг у соседа трещинка, а у нас никакого заслона нет? Плеснут нам в спину кипяточком.

— Паникуете, Барташов. На вас это не похоже, — генерал досадливо поморщился и уставился на запыленного, костистого, как сушеная рыба, командира полка. Тот спокойно выдержал этот взгляд и вдобавок совсем по-домашнему почесал хрящеватый нос.

Генералу вдруг показалось, что стрельба на юго-востоке стала отчетливее. И снова начало подкрадываться чувство неясной досады, ощущение чего-то не доделанного, не додуманного лично им, командиром дивизии. Его раздражало, что сухарь подполковник иногда несколькими словами может выбить человека из привычной колеи.

— Насчет кипяточку это вы зря, Петр Михайлович, — генерал изо всех сил старался прогнать возникающее чувство странной и глухой тревоги. — Глядите, как народ вперед рвется!

Генерал резко повернулся в «виллисе» и увидел на шоссе полдесятка людей с угрюмо напряженными лицами. Шли они не вперед, а назад. Шли в тыл. Первый из них был офицером, но определить его звание было невозможно. Единственный, смятый гармошкой погон на плече гимнастерки был без звездочек. За ним шагали старшина с перебинтованной головой и три солдата. Последним плелся низкорослый, диковатого вида солдат, по глаза заросший щетиной, — то ли узбек, то ли уроженец Кавказа, обутый в громадные немецкие бурки с прожженными голенищами.

— Товарищ офицер! — загремел командир дивизии. — Почему не по форме одеты? Ваше звание?

— Капитан Находкин, товарищ генерал, — офицер остановился возле «виллиса» и неприветливо глядел на Зубца, на его красные лампасы и мягкие сапоги, сработанные из плащ-палатки. Чести он не отдал.

— Ваши люди? — у Зубца побагровело лицо. — Куда ведете? Почему идете в тыл?

Капитан Находкин расправил смятый погон, поднял голову, вытянулся по стойке «смирно» и крикнул в лицо командиру дивизии, что штрафной батальон под его командой следует на формирование согласно полученному приказу.

Возле «виллиса» повисла тишина. Надтреснутый голос капитана оказался громче шума автомашин, тарахтения подвод и дорожной сумятицы.