Валя была в новенькой гимнастерке. На загорелой шее белела полоска подворотничка. Юбка на ней была тоже новая, синего диагоналя, а на ногах хромовые сапоги.
— Всем взводом наряжали, — смеялась Валя. — Девчата духов не пожалели. Чувствуешь, какой аромат? «Красный мак»!
Она прижалась к лицу Николая пушистыми волосами.
Петухов и Юрка шли метрах в двадцати позади и пререкались из-за бутылки трофейной мадеры, которую они распили позавчера. Теперь оба жалели бутылку и припоминали, кому первому пришла в голову мысль ее выпить.
Николай и Валя отошли от медсанбата уже с полкилометра, когда из-за леса вдруг выскочил «юнкерс», стал круто набирать высоту. Его нагонял истребитель, заходивший то с одного боку, то с другого. «Юнкерс» отбивался очередями и упрямо лез в небо. Чтобы облегчить самолет, летчик решил сбросить бомбовый груз. Наугад, без прицела, рванул он бомбосбрасыватель.
Черные капли отделились от плоскостей и полетели, выгибаясь плавной дугой. Нарастающий визг ударил в уши, заставил припасть к земле.
Бомбы вскинули воду на речке, вырвали на берегу воронку. Одна бомба взорвалась неподалеку от медсанбата. Старый сарай заскрипел от взрывной волны, но устоял. Осколки посекли черепичную крышу.
В цель попал единственный осколок. Он угодил в грудь майору медицинской службы Долининой Евгении Михайловне, когда она, заслышав свист бомб, выскочила из перевязочной и побежала к сараю.
Евгения Михайловна удивленно вскрикнула, прижала руки к груди, покачнулась, силясь удержаться на ногах. Не смогла, боком упала на землю, последним усилием перевернулась навзничь и закрыла глаза.
Николай узнал об этом на другой день. Он прибежал в медсанбат. Пожилой санитар строгал доски на гроб. Потерянно бродили молчаливые сестры. Заместитель начальника медсанбата майор Протасова, угловатая, с мужской хрипотцой и усиками на верхней губе, перебирала бумаги и вещи Евгении Михайловны.
— Проститься пришел, старший сержант? — спросила она и заплакала по-деревенски беззвучно.
Евгения Михайловна лежала в темной пристройке позади перевязочной. В полумраке белела простыня, прикрывавшая неестественно длинное и тонкое тело. Заостренный нос, мертво стиснутые губы и фиолетовые провалы глазниц. На стуле, припав крупной головой к окоченевшему плечу мертвой, сидел нейрохирург армейского госпиталя полковник Симин.
В дальнем углу, едва различимая в темном платье, стояла Геновефа и шептала по-латыни заупокойные католические молитвы.
— То зла война, пан сержант, — вздохнула она, увидев Орехова. Перекрестилась и тронула повешенный поверх платья крест. На нем белел распятый людьми бог с карминовыми капельками на точеном из кости теле.
У полковника Симина горбатилась спина. Узкие погоны неловко встопорщились на плечах.
— Матка бозка, крулева неба и земли… — заунывно шептала Геновефа и незаметно крестила спину русского полковника.
Приглушенное бормотание разозлило Николая. Санитарки и сестры, глотая слезы, делают перевязки, разносят по медсанбату еду и лекарства, стирают бинты, принимают раненых. У них дел полные руки. Получается вроде так, что больше всего скорбит по Евгении Михайловне эта неведомая монашка.
— Шли бы вы отсюда, пани, — сказал Николай. — Неверующая доктор, что вам на молитвы тратиться…
Геновефа растерялась, спрятала нагрудный крестик в складки платья и вышла за Николаем.
Обидчиво поджав губы, она сказала ему:
ebooksa