Стенающий колодец

– Действительно! Что ж, тогда не жаль той капли крови… а вот и бинокль. Правда, очень тяжелый, как вы и говорили, но силенок у меня хватит.

– Так идем? – сказал сквайр. – Пошли, пройдем садом.

Они прошли сад и миновали парк, который был разбит на склоне крутого холма. Этот холм, как Фансшоу заметил еще в поезде, возвышался над всей округой. Он представлял собой отрог от большей гряды, пролегавшей ниже. По пути сквайр – большой знаток земляных работ – указывал различные места, где он обнаружил или предполагал обнаружить следы войны или чего-либо подобного.

– А здесь, – сказал он, остановившись на более или менее ровном участке, окруженном большими деревьями, – находится римская вилла Бакстера.

– Бакстера? – переспросил мистер Фансшоу.

– Я и забыл, вы же ничего о нем не знаете. Именно этому старику принадлежал раньше мой бинокль. Кажется, он сам его и сделал. Он жил в деревне, был часовщиком и сильно интересовался античностью. Мой отец позволял ему рыться, где только захочется, и, когда тот что-то находил, одалживал ему для раскопок пару рабочих. У него имелась удивительная коллекция разных предметов, и, когда он умер – по-моему, то ли десять, то ли пятнадцать лет назад, – я купил всю коллекцию и передал в городской музей. Бинокль тоже был частью коллекции, но я, естественно, оставил его себе. Если вы удосужитесь взглянуть на него, то увидите, что работа явно любительская… во всяком случае, корпус; линзы-то, конечно, он делал не сам.

– Да, за такое мастерство хорошего рабочего можно и уволить. Только зачем он сделал его таким тяжелым? А что, этот Бакстер действительно обнаружил здесь римскую виллу?

– Действительно, мы стоим на ее площадке, поросшей дерном. Она слишком груба и проста, чтобы стоило ее отсюда перемещать, но в ней есть, само собой, орнамент; а всякие штучки, найденные здесь, и глиняная посуда оказались в прекрасном состоянии. Оригинальным типом был старина Бакстер, он, по-моему, обладал редчайшим талантом отыскивать подобное. Для нашей археологии он оказался просто неоценим. Закрывал свой магазинчик на несколько дней и бродил себе по округе, отмечая места на военно-геодезической карте, где, по его предположению, что-то имелось. После его смерти многие эти места были проверены, и в каждом случае его предположения подтвердились.

– Какой замечательный человек! – воскликнул мистер Фансшоу.

– Замечательный? – резко переспросил сквайр.

– Ну, я хочу сказать, удобно иметь такого рядом, – пояснил мистер Фансшоу. – А что, он был негодяем?

– Этого я не знаю, – ответил сквайр, – но даже если он был и замечательным, то ему все равно не везло. Да и не любили его, и я его не любил, – добавил он через минуту.

– Да? – вопросительно произнес Фансшоу.

– Да, не любил, но хватит о Бакстере. К тому же начинается очень крутой подъем, а я не в состоянии шагать и болтать одновременно.

Вечер стоял жаркий, и подниматься по скользкой траве было утомительно.

– Я сказал вам, что поведу вас кратчайшим путем, – напомнил сквайр, – и лучше бы я этого не делал. Во всяком случае, по возвращении ванна нам не повредит. Вот мы и пришли, а вот и скамья.

Вершину холма венчали несколько шотландских пихт, а на краю, с которого открывался прелестный вид, стояла широкая, крепкая скамейка, на ней они оба и разместились, вытерли лбы и отдышались.

– Теперь можете глядеть в бинокль, – проговорил сквайр, когда они снова были в состоянии разговаривать. – Но лучше поглядите сначала так. Боже мой! Никогда еще эти края не выглядели так красиво.

Сейчас, когда я сочиняю этот рассказ, в темные окна моей комнаты стучит зимний ветер, а примерно в ста ярдах бормочет море. И мне трудно собраться с мыслями и чувствами, чтобы передать моему читателю то ощущение от июньского вечера и от чудного английского пейзажа, о котором упоминал сквайр.

Внизу простиралась широкая равнина, ее пересекали высокие холмы, чьи вершины – зеленые или опушенные лесами – освещало солнце, которое закатывалось, но еще не закатилось. И вся долина цвела, хотя реку, текущую по ней, видно не было. Можно было различить крохотные рощицы и зеленую пшеницу, изгороди и пастбища. Малюсенькое плотное облако задевало краем вечерний поезд. Затем взгляд падал на красные фермы и серые жилища. Ближе к дому скапливались коттеджи, и, наконец, появлялся сам Холл, прильнувший к холму. Из труб поднимался тонкий голубой дым. В воздухе веяло ароматом сена, а где-то неподалеку рос шиповник. Лето достигло своей кульминации.