Стенающий колодец

И это были последние слова, что я от него слышал, джентльмены.

Это было 17 июня, а через неделю странная штука приключилась, из-за которой нас потом на следствии «душевнобольными» объявили, потому что те, кто с Бакстером по работе сталкивались, и не подозревали, чем он на самом деле занимался. Но Джордж Уильямс, который по соседству жил да и сейчас живет, проснулся ночью оттого, что во дворе мистера Бакстера что-то грохотало и шумело, и он вылез из кровати и подошел к окну, чтобы посмотреть, может, какие-нибудь грубые покупатели пришли. И ночь стояла светлая, и он увидел, что никого там нет. Он все стоял и слушал, и услышал он, как мистер Бакстер спускается по своей лестнице в доме очень медленно, шаг за шагом, будто его кто-то толкал, или тянул, или держал. Потом он услышал, как дверь отворилась, и мистер Бакстер вышел наружу, одетый, как обычно, вытянув руки по швам. И он разговаривал сам с собой и мотал головой из стороны в сторону, и так он шел, будто его кто-то заставляет так идти.

Джордж Уильямс открыл окно и услышал, как тот говорит: «Смилуйтесь, джентльмены!», и вдруг он заткнулся так внезапно, будто кто-то ему рот закрыл, и мистер Бакстер откинул назад голову так, что шляпа у него с головы слетела. И такое у него было жалкое лицо, что Уильямс не выдержал и окликнул его: «Эй, мистер Бакстер, вам плохо?» – и хотел предложить ему позвать доктора Лоренса, но только тот ответил: «Лучше занимайтесь своим делом. Закройте окно».

Но голос его звучал так хрипло и слабо, что он был не уверен, что это вообще Бакстер говорил. И так как на улице никого больше не было, Уильямс обиделся на него за такие слова и отпрянул от окна, пошел и сел на кровать. И услышал, как мистер Бакстер пошел вверх по дороге, и через минуту или две он не выдержал и снова выглянул наружу и увидел, как тот идет все так же странно. И еще он помнит, что мистер Бакстер так и не остановился, чтобы шляпу свою поднять, а она все равно была у него на голове. И, мастер Генри, больше мистера Бакстера никто не видел, кажется, неделю, а может, и больше. Многие говорили, что он уехал по делу или сбежал, потому что попал в какую-нибудь переделку; но его повсюду знали, и ни на вокзале, ни в других местах его не встречали, а потом стали пруды осматривать, но ничего не нашли, и в конце концов Фэйкс, лесник, спустился с холма в деревню и говорит, что Холм Висельника весь птицами усеян, что странно было, потому что раньше такого не случалось. И тогда все переглянулись, и один говорит: «Я готов туда пойти», – а другой: «Я тоже, если ты пойдешь», ну, и где-то с полдюжины их и отправились туда в тот же вечер и доктора Лоренса взяли с собой, и, как вы и знаете, мастер Генри, лежал он там между тремя камнями со сломанной шеей.

Бессмысленно воображать беседу, которая за этим последовала. Ее никто не помнит.

Но перед уходом Паттен спросил Фансшоу:

– Простите, сэр, но я так понял, что вы брали сегодня бинокль с собой? Так я и думал. Разрешите задать вопрос, пригодился ли он вам?

– Да. Смотрел на кое-что в церкви.

– Так вы его в церковь заносили, сэр?

– Да, заносил. В Ламбертскую церковь. Между прочим, я оставил его на багажнике, кажется, на конном дворе.

– Не важно, сэр. Завтра я его заберу, и, может быть, вы окажете любезность посмотреть в него.

Соответственно, перед завтраком, после безмятежного и заслуженного сна, Фансшоу пошел с биноклем в сад и направил его на отдаленный холм. И тут же опустил его, оглядел, покрутил линзы, снова поглядел, затем снова, потом пожал плечами и положил бинокль на стол.

– Паттен, – произнес он, – он не работает. Сквозь него ничего не видно, будто кто-то закрыл стекло черной облаткой.

– Испортили мой бинокль? – вопросил сквайр. – Крайне вам благодарен: единственный мой бинокль.

– Сами попробуйте, – предложил Фансшоу. – Я ничего с ним не делал.

Таким образом, после завтрака сквайр вышел с биноклем на террасу и замер на ступеньках. Предприняв несколько безрезультатных попыток, он нетерпеливо воскликнул: «Господи, до чего же он тяжелый!» – и в то же мгновение уронил его на камни. Линзы разбились, корпус треснул, и на каменную плиту вытекла лужица какой-то жидкости. Она была черная, как чернила, а вонь от нее стояла неописуемая.

– Заполнен и запечатан, так кажется? – проговорил сквайр. – Если бы я заставил себя это потрогать, то наверняка бы нашел печать. Так вот что получилось после кипячения и перегонки? Старый похититель трупов!

– Что вы хотите этим сказать?

– Неужели вы не понимаете, друг мой? Вспомните, что он говорил доктору о глазах мертвеца. Это еще один способ глядеть сквозь них. Только им не очень-то понравилось, что их кости сварили – так я думаю, – и в результате они забрали его туда, куда ему совсем не хотелось идти. Ладно, принесите-ка лопату, и устроим этой штуковине благопристойные похороны.

Когда торф над останками бинокля был сровнен, сквайр, протянув лопату почтительному зрителю, Паттену, заметил Фансшоу: