Последняя инстанция

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да нет, на пенсию рановато. — И выдвинул ящик. — Можешь удостовериться: без всяких запоров. Причем никаких зеркалец не держим. Зато порядок, — сказал он с гордостью. — Можешь удостовериться. — Мне с подоконника не было видно. — Такое тут творилось, в ящике — невообразимое. Персидский базар! Года полтора собирался организовать генеральную уборку — все руки не доходили. А теперь — порядок. И на душе легче. Это я к тому, что человеку в общем-то немного надо, — сложил он ладошки ковшиком. — Совсем немного, Вадим Мосьяков. У меня есть сотрудник, твоего примерно возраста. Но выдающийся аккуратист. Недавно говорит мне: главное в жизни, товарищ полковник, это порядок. Тоже, наверно, загиб, но, должен тебе сказать, такие концепции ближе мне, чем твоя анархия. Гораздо. И он мне ближе, чем ты. Соответственно.

— Мы с этим вашим сотрудником знакомы, — сказал я.

Мне показалось, что он имеет в виду Кручинина. Пожалуй даже, я был в этом уверен.

— Разве? — почему-то смешался К. Ф. — Но не о нем речь. Порядок в письменном столе! — задвинул он ящик. — Порядок в голове. В душе. В обществе. В мире. Нет, рано уходить на пенсию. А всякие там личные достижения…

В последние месяцы, кроме двух-трех репортажей, я еще не сдал в секретариат ни одной строчки за своей подписью, — шли материалы по моим заказам. Но зато я уладил несколько серьезных конфликтов, грозивших перерасти городской масштаб. Благодаря моему вмешательству были приняты оперативные меры. К. Ф. всегда относился ко мне несправедливо,

— Личные достижения — это кирпичи, — сказал я. — Из них строят дом. Ими же можно воспользоваться при самообороне, когда на тебя наскакивают ни за что.

Брови у К. Ф. были неживописны и невыразительны. На этот раз они живописно изогнулись, выражая крайнее изумление.

— Это я на тебя наскакиваю? Ты комик, Вадим Мосьяков! К тому же, — добавил К- Ф. с неподдельным сожалением, — ты нетерпим к объективным оценкам.

Я ответил ему, что наши орбиты слишком не сходятся, для того чтобы мог он судить обо мне объективно. А он сказал, что судит как читатель, и притом квалифицированный. Мы распустили паруса, и нас несло к прошлогоднему берегу — к памятному декабрьскому вечеру, с которого — по случайному стечению событий — началось что-то новое в моей жизни.

— Месяца полтора назад, — сказал я, — мы уже касались этого. Позвольте повторить: рекомендуясь квалифицированным читателем, вы берете на себя слишком много.

Он шлепнул по столу ладонью:

— Голословно, Вадим Мосьяков.

— А вы не голословны?

Он снова выдвинул ящик стола — наивную модель благоустроенного мира, порылся в нем, полюбовался своим идеалом, но того, что искал, не нашел.

— Было бы под рукой твое сочиненьице, я бы тебе доказал, Вадим Мосьяков!

Во мне взыграло упрямство, но я был счастлив, что оно взыграло.

— Добротный, острый материал! — соскочил я с подоконника. — Нужно быть… не знаю кем, чтобы этого не понять!

— А по форме?

— Вы еще беретесь ценить по форме? — возмутился я. — Ну, знаете, Константин Федорович…

Нам больше не о чем было говорить, но я не мог уйти так просто, я сунул руки в карманы и покружил по комнате. Мы оба молчали.