— Ну да, мыло во время войны варил и на базаре втридорога торговал… — как бы поддакнул Дед. — Знаем мы все эти твои умения. Деньгу тебе надо побольше зашибить — вот тут ты ве-есь, в этом деле ты уме-е-лец, ничего не скажешь. Сколько годов Советской власти тебя ничему не научили. В Индию послали — и там барахло взялся выменивать…
— Да ихние инженеры на меня молились, сам знаешь, Василий Леонтьевич, — разволновавшись от обиды, гулко прогремел Степан Петрович.
— Правильно, ты и у нас мастером на всю страну славился. Все правильно. За то тебя Сашка Андронов умельцем и прозвал, — неожиданно для самого себя вступился за Андронова-старшего Дед и подивился себе. — За то, а не за страсть к деньге…
— Да я б и сейчас… — с неожиданной горечью сказал Гончаров. — Вот гляжу на покалеченную печку, вся душа переворачивается кверху карачками. Но как приду к себе на участок, взгляну на грядки, подыщу яблочным духом в дому — и больше мне ничего не надо. Хозяин во мне сидит, где-то там, в нутре, куда, как ты мне сказал, на столько годов Советской власти добраться никто не сумел. А если рассудить с другой стороны, мои помидоры в детских садах ой как идут…
— И у меня садовый участок есть, — Дед качнул своей каской-кастрюлей. — Есть. И яблоки те Мария Андреевна, бывало, в детский сад, где внучка Светланка росла, носила. А наперед всего у меня все ж таки печи. Где б я ни был, у меня в голове печи, домны наши… Жить я без них не могу, — Дед поскреб по спецовке на груди корявыми пальцами. — Вот они тута у меня… Помидоры, говоришь, Степка, детскому саду продаешь? Так то же для своей наживы, для хозяйчика, который, как ты говоришь, сидит в твоем нутре и выковырить его оттуда никто не в силах…
— Разве ж во мне одном? — подмигнув Деду развеселым глазом, спросил Гончаров. — Хозяйчик в каждом человеке сидит, в одном размером поболе, в другом помене, а все равно окопался. И у тебя он, этот хозяйчик, есть, Василий Леонтьевич. — Глазки Гончарова уж откровенно смеялись. — Забыл ты, как дом, который тебе от завода пожаловали, взял да продал, деньгу немалую зашиб. Забыл?
Упрек был справедлив.
— Будь он неладен, тот дом!.. — разъярился Дед и запустил витиеватую тираду.
— Да ты не серчай, Василий Леонтьевич, с каждым может случиться. Против естества человеческого не попрешь. Не-ет, не получается. Не выходит!
— Некогда мне с тобой разговоры вести! — сказал Дед. — Некогда, Степан… — и зашагал прочь, припадая на больную ногу, в обход по печам — наводить свою «естетику».
Нашагавшись по литейным дворам, проследив за уборкой скрапа — застывших в канавах остатков чугуна, за порядком на путях и мало ли еще за чем, что ведомо одному обер-мастеру, Дед пришел в свой кабинетик. Усталый, перемазанный, с потемневшим от пыли лицом. Опустился на стул и привалился боком к столику. Обычно в это время к нему заглядывал Черненко. Но сейчас старого друга не было. «Неладно что-то у Валентина…»
Дед оставил каску с рукавицами на полу у ножки стола и сам отправился в соседнюю комнатку. Черненко сидел на своем месте, подперев небритую щеку кулаком, и рисовал чернилами на столе. Василий Леонтьевич уселся напротив за пустовавший стол Коврова и некоторое время наблюдал, как Валентин занимается «рисованием».
— Расскажи, что произошло? — попросил он. — Кто говорит — ветром, кто предположение высказывает, что долго ремонта не было, начальник цеха не досмотрел… Нам с тобой тоже не в последнюю очередь следить за этой естетикой…
Черненко ничего не ответил. Дед глянул на него косым, цеплявшим, как пила с острыми зубьями, взглядом.
— Что у тебя? — не дождавшись ответа, спросил он.
Черненко, не переставая скрести пером по дереву, меланхолически сказал:
— Коврова комиссия вызывает… На завтра…
Дед молча закивал, выражая этим, что понимает состояние Черненко.
— И нас с тобой вызывают, — сказал Черненко и поднял глаза на Деда. — Тебя искали, звонили по печам, а ты все в бегах.
— А чего у тебя самого не так?.. — спросил Дед.
ebooksa