— О-о-ох!.. — пробормотал Василий Леонтьевич.
Мария Андреевна поняла, что первый запал у него прошел.
— Иди, своими делами занимайся, — сказала она строго, — не маячь передо мной. — Она оглядела его с ног до головы и, презрительно фыркнув, отвернулась.
— Я те другой раз всю квартиру лесом засажу!.. — не зная, как же приструнить жену, пообещал Василий Леонтьевич и заспешил в спальню одеваться. Надо было и в самом деле пойти к Григорьеву.
Дед надел свою парадную черную пару при колодках орденов и со знаком Государственной премии — наряд, в котором он появлялся на праздничных собраниях, в гостях, по случаю семейных торжеств, и поднялся на следующий, четвертый этаж. Позвонил раз в квартиру для приезжих, позвонил два: за дверьми стояла тишина. Ах ты, будь неладна! Пока объяснялся с Марией Андреевной и одевался, Григорьев ушел. Да и пора было, как сразу-то не сообразил, не поторопился.
VI
Неожиданно открылась дверь соседней, андроновской квартиры и на площадку вышел в широких затрапезных штанах и полосатой застиранной пижаме Александр Федорович. Заметно выдавалось под пижамой брюшко. Дед опешил: не ожидал, что Александр приехал.
— Наше вам, Василий Леонтьевич… — солидно, нажимая на свойственные его голосу басовитые ноты, сказал Александр и как-то сверху вниз протянул Деду крупную ладонь. — Сегодня утренним самолетом прилетел, — сообщил он. — А у вас вид хороший, — продолжал Александр. — Хорошо выглядите, Василий Леонтьевич.
Александр стоял крепко, расставив ноги, слегка откинувшись, чтобы сбалансировать брюшко. Лицо его, ладно сработанное, с резковатыми чертами, было невыспавшимся после ночного полета, но, с тех пор как в последний раз видел его Василий Леонтьевич, — с печатью силы и уверенности в себе.
Дед неторопливо, сознавая собственное достоинство, пожал протянутую руку и сказал:
— А отчего же мне плохо выглядеть? Живу на русских хлебах… — он еще раз повторил, подчеркивая тем значение сказанного: — На русских хлебах живу! Всем доволен, все у меня есть. Плохо мне выглядеть не след.
Александр понял скрытое в ответе недовольство старика, его предубежденность, но не захотел обострять разговор, сделал вид, что не заметил намека. Ему писали в Индию, что Дед недоволен им, да и без писем он знал, как обер-мастер ждет его, как хочет уйти на пенсию, а уйти не может, кроме Александра Андронова, некому его сменить.
Знал все это Александр и не мог согласиться с Дедом: не только от его желания зависела работа в Индии, направили помогать дружественной стране. Как тут откажешься? Вот от второго срока можно было отказаться — понаехало много мастеров и с Урала, и с Украины. Понимал Андронов — несправедлив к нему Дед, и все же любил своего учителя, ценил и не хотел ссориться с ним.
— Да, правильно! — решительно сказал Александр Федорович, — Лучше русского хлеба и нет ничего на свете, я это понял. Согласен с вами, Василий Леонтьевич… — И торопливо, опасаясь, что Дед скажет что-нибудь обидное, продолжал: — А Григорьев вот минут пять, как ушел… С этой аварией всем беспокойство.
— Был ты у него? — с внезапным интересом спросил Дед. — Каким стал? Да-авненько не виделись…
Василий Леонтьевич знал Григорьева с тех еще пор, когда того перевели к ним на завод начальником цеха, вскоре после его поездки в Америку. Уважал и по-своему любил его за молчаливость, за строгость, за то, что никогда ни с кем не заигрывал и не ставил себя выше других в личных отношениях, но был непререкаемым авторитетом и для рабочих, и для инженеров, и вообще, как считал Василий Леонтьевич, для всех…
— Хотел пойти… хотел, да расхотел, — с какой-то виноватой усмешкой сказал Александр. — Слышу за стенкой все ходит, ходит туда-сюда… Думает… Не стал его отвлекать.
Побоялся сказать Деду Александр Федорович, что остановило смутное ощущение какой-то настороженности, которая охватила его в Москве и еще более укрепилась после встречи с Меркуловым. Он вспомнил теперь, откуда она взялась в первый раз: еще года три назад, в Темиртау, куда вызывал его Григорьев для наведения порядка на печах.
— Да-а… — протянул Дед, добрая улыбка осветила его строгое стариковское лицо, сделала его почти ласковым. — Всегда он ходил у нас в задумчивости. Идет, идет по путям, остановится, посмотрит вверх на колошник, опустит голову и дальше пойдет, и опять в задумчивости… Ну, а ты, Саша, насовсем вернулся или как? — осторожно спросил Дед, хоть и зарекался перед самим собой первым не начинать расспросов.
— Насовсем! — Андронов решительно кивнул.
ebooksa