– Архонт Фемистокл, госпожа, – прозвучал гордый ответ. – Он купил диктерион.
– Замечательно, – сказала Агариста. – Значит, это было своего рода празднование?
Оба кивнули, и один из них так побледнел, как будто его снова затошнило.
– Возвращайтесь к хозяину с моей благодарностью, – произнесла она так мягко, как только могла.
Агариста не выказывала больше никаких признаков раздражения или злости на мужа. Они улыбнулись ей и позволили Манию вытолкнуть их обратно на дорогу. Ворота заперли, и было слышно, как парочка запела, возвращаясь в город.
Глава 12
Низкий трубный голос морских раковин разносился над городом, призывая афинян на собрание. Солнце уже приближалось к полудню, но большинство горожан продолжали заниматься своими делами. Лишь рынки на агоре немного оживились – мужчины старались побыстрее закончить покупки и торопливо совали свертки с едой в руки рабов. Те немногие женщины из высших слоев общества, которых сигнал застал на улицах, отошли в сторонку от толпы или направились домой, зная по опыту, что в давке с ними церемониться не будут. Женщинам победнее беспокоиться было не о чем, и они остались на месте. Торговки громогласно выкрикивали о снижении цен, рассчитывая напоследок привлечь любителей выгодных сделок.
Эпикл и Ксантипп сидели на склоне холма Пникс, в нескольких шагах от камня ораторов. Это место пользовалось особой популярностью, его уже окружили группки горожан. Ни один из них, впрочем, не пытался подняться на сам камень, возвышавшийся над прочими на человеческий рост. Людей вызвали на очередную, давно запланированную встречу. Как и в любой обычный день, они приветствовали друг друга традиционным «что нового?». Но сегодня новости уже распространились так далеко и быстро, что ставить кого-то в известность о случившемся не было нужды. Перспектива большого богатства будоражила, как вино будоражит кровь. Это можно было увидеть в блеске глаз и услышать в нервном смехе.
Мало-помалу Пникс заполонили молодежь и старики, привлеченные любопытством и гордостью, а также гонцами, звуками раковины и даже чувством гражданского долга.
– Интересно, понадобятся ли им сегодня красные веревки на агоре? – сказал, обращаясь к другу, Эпикл и тут же кивнул, когда Ксантипп начал возражать. – Да, конечно, понадобятся. Наши люди не любят, когда им говорят, что делать, даже если это для их же пользы. Да благословят их за это боги.
Холм Пникс возвышался высоко над долиной, в центре которой находилась агора. На его каменных широких ступенях могли сидеть и слушать ораторов тысячи людей. В обычные дни здесь присутствовали всего шесть или семь тысяч человек, голосов которых едва хватало для принятия новых законов или рассмотрения дел. Но в такие дни, как этот, собиралось более двадцати тысяч.
Новости из Лавриона привлекли на холм как горожан из всех районов Афин, так и людей из демов за пределами города. Афиняне даже в такой день оставались собой и, занятые разговорами или увлеченные торгом за какой-то товар или услугу, торопиться не спешили.
Группа общественных рабов, нанятых экклесией, приступила к процедуре, которая им явно нравилась: окунули в красную краску длинные веревки с петлями, чтобы загнать последних избирателей повыше на холм. В зависимости от массового настроения и оскорблений, адресованных им, они могли сделать так, чтобы избежать соприкосновения с веревками было трудно или легко. Испачкаться не хотел никто, поскольку краска навсегда оставляла отметины на любом предмете одежды и неделю держалась на коже. Эти красные полосы всегда вызывали смех и комментарии, помеченных бедолаг дразнили увальнями или тугодумами – на потеху другим, вообще не имеющим права голоса.
За красные веревки неизменно попадало некоторое количество рабов. Ни они, ни женщины и дети, ни чужестранцы-метеки не имели права голоса, и поэтому их отпускали, как мелкую рыбешку обратно в океан. Оставались только голосующие мужчины старше восемнадцати лет. В Афинах их насчитывалось около тридцати тысяч – в три раза больше, чем на Марафонской битве. Из десяти племен города собрание назначало совет, состоящий из чиновников и магистратов, а также эпистата и председателя на этот день, выбранного по жребию. Говорили, что любой мужчина старше тридцати лет может управлять Афинами в течение одного дня, если действительно захочет. Претерпевая постоянные изменения, система была разработана с таким расчетом, чтобы сделать появление тирана невозможным.
В зависимости от настроения и аргументов Ксантипп испытывал к системе, с присущими ей неразберихой, хаосом, но и ответственностью и серьезностью, разные чувства – от любви до ненависти.
Начиналось собрание с того, что возле камня ораторов резали жертвенного барана, затем два потных священника проносили его вниз головой по кругу, так что кровавый след отмечал торжественную линию. Те, кто внутри, предлагали и принимали законы. Те, кто снаружи, этим законам подчинялись. Они, возможно, и не допускали появления индивидуальных тиранов, но решения собрания высекались в камне и выставлялись на агоре. Там их мог прочитать любой желающий: метек, женщина или раб, если он знал буквы или мог заплатить, чтобы ему прочитали вслух.
– Кто сегодня эпистат? – вполголоса спросил Ксантипп, глядя на мужчину, идущего по ступенькам к камню ораторов.
При построении фаланги этим словом обозначался воин, «стоящий позади». На Пниксе оно служило напоминанием избраннику города о том, что он слуга народа.
Выходящий человек был незнаком им обоим, и Эпикл пожал плечами:
– В этом месяце председательствуют Пандиониды. Я не очень хорошо их знаю. Фила Леонтиды должна быть следующей, так что, думаю, Фемистокл развернется вовсю. Вижу, он уже на трибуне. Неудивительно после такой новости. Аристид тоже.